"Автобиография Йога". Главы 11-20

«Автобиография Йога» - единственное в своём роде детальное описание духовного и жизненного пути одного из крупнейших Учителей йоги. Впервые увидевшая свет в 1946 г., книга Парамахансы Йогананды не только вошла в анналы классики йоги, но и стала уникальным по своей доступности и увлекательности введением в эту древнюю науку.

— Поделом будет, Мукунда, если отец лишит-тебя наследства! Как глупо ты расточаешь свою жизнь! — Упреки старшего брата обрушились на мою голову.

Мы с Джитендрой, свеженькие с дороги (это образно говоря; на самом деле мы были в пыли с головы до пят), только что прибыли с поезда в дом Анан-ты, недавно переведенного из Калькутты в древний город Агру. Брат был главным бухгалтером правительственного департамента коммунальных работ.

— Ты же хорошо знаешь, Ананта, я ищу наследства от Небесного Отца.

— Сначала деньги, потом Бог! Кто знает — жизнь может быть слишком длинна.

— Сначала Бог; деньги — Его рабы! Кто знает — жизнь может быть слишком коротка.

Мое возражение было вызвано остротой момента, в нем не было никакого предчувствия. Жизнь для Ананты действительно закончилась рано[75].

— Мудрость из обители, я полагаю! Но я вижу, ты оставил Бенарес. — Глаза Ананты светились удовлетворением, он еще надеялся приколоть мои крылья к семейному гнезду.

— Пребывание в Бенаресе было не напрасным! Я нашел там все, чего желало сердце. Можешь быть уверен, это не твой пандит и не его сын!

Ананта вместе со мной рассмеялся, вынужденно признавая, что выбранный им бенаресский "ясновидящий" на самом деле оказался несколько недальновидным.

— И каковы твои планы, мой бродячий братец?

— Джитендра уговорил меня заехать в Агру. Здесь мы осмотрим красоты Тадж Махала[76], — объяснил я. — Затем отправимся в Серампур к моему вновь обретенному гуру.

Гостеприимный Ананта сделал все, чтобы нам было удобно. Несколько раз за вечер я замечал, что глаза его задумчиво на мне задерживались.

"Знаю я этот взгляд, — подумал я. — Замышляется заговор!"

Развязка наступила во время раннего завтрака.

— Итак, ты чувствуешь себя независимым от отцовского состояния, — Ананта с невинным взглядом подвел итог колкостям вчерашней беседы.

— Я сознаю свою зависимость от Бога.

— Слова ничего не стоят! До сих пор жизнь берегла тебя. Как бы обернулось дело, окажись ты вынужденным надеяться на Незримую Руку в пропитании и приюте? Ты, верно, вскоре оказался бы уличным нищим.

— Никогда! Я скорее не поверил бы в прохожих, чем в Бога! Для Своих приверженцев Он может открыть тысячи источников помимо чаши нищего!

— Опять слова! Предположим, я решусь испытать твою хвастливую философию в этом осязаемом мире.

— Я бы согласился! Ты что, ограничиваешь Бога одной только умозрительной сферой?

— Посмотрим; сегодня у тебя будет возможность либо изменить, либо подтвердить мои собственные взгляды. — Ананта выдержал драматическую паузу, потом заговорил медленно и серьезно:

— Предположим, я пошлю тебя с твоим единомышленником Джитендрой сегодня утром в соседний город Бриндабан. У вас не должно быть ни единой рупии, вы не должны просить ни еды, ни денег, никому не открывать затруднительного положения, и все это не должно привести к остановке в Бриндаба-не. Если вы до двенадцати ночи вернетесь сюда, в мой дом, не нарушив ни одного правила этого испытания, я буду самым удивленным человеком в Агре!

— Я принимаю вызов, — ни в словах, ни в сердце у меня не было колебания. Передо мной промелькнули приятные воспоминания о незамедлительных благодеяниях: исцеление от смертельной холеры через обращение к портрету Лахири Махасая; шаловливый дар двух воздушных змеев на лахорской крыше с Умой; своевременное появление амулета в период упадка духа в Барейли; имеющая решающее значение весть от незнакомого бенаресского садху из-за ограды дома пандита; видение Божественной Матери и Ее величественные слова любви; Ее нежное внимание через учителя Махасая к моим пустячным затруд-

нениям; руководство в последнюю минуту, материализовавшееся дипломом средней школы; и высший дар — живой учитель из тумана мечтаний всей жизни. Я никогда не допускал того, что моя "философия" не подходит к какой-то борьбе на почве грубых мирских доказательств.

— Такая готовность делает тебе честь. Сейчас я провожу вас на поезд, — сказал Ананта, и повернувшись к Джитендре, стоявшему с открытым ртом, продолжил: — А ты поедешь с ним как свидетель и, весьма вероятно, как вторая жертва.

Через полчаса я и Джитендра были обладателями двух билетов в одну сторону этой импровизированной поездки. Мы позволили обыскать себя в укромном уголке станции. Скоро Ананта убедился, что у нас не было скрыто никаких припасов. В наших простых дхоти[77] было лишь минимум самого необходимого.

Когда дело веры коснулось серьезной сферы финансов, мой друг запротестовал:

— Ананта, дай нам для гарантии одну-две рупии. Тогда в случае неудачи я смогу телеграфировать.

— Джитендра! — воскликнул я укоризненно. — Я не пойду на это испытание, если ты в качестве какой-либо гарантии возьмешь хоть сколько-нибудь денег.

— В звоне монет, быть может, есть что-то успокаивающее. — Встретившись с моим строгим взглядом, Джитендра больше ничего не прибавил.

— Мукунда, я не бессердечен. — Тень смирения закралась в голос Ананты. Возможно, он почувствовал угрызение совести, посылая двух мальчиков без гроша в чужой город, а возможно, по причине собственного религиозного скептицизма. — Если вам каким-то образом удастся пройти через бриндабанское испытание, то я буду просить тебя принять меня в твои ученики.

В этом обещании было некоторое нарушение общепринятых норм, видимо, в связи с из ряда вон выходящим случаем. Старший брат в индийской семье редко склоняется перед младшим; он принимает уважение и повиновение, уступая лишь отцу. Но для моего замечания не оставалось времени. Поезд вот-вот должен был отправиться.

Пока поезд покрывал мили, Джитендра сохранял мрачное молчание. Наконец, пошевелившись, он наклонился вперед и больно ущипнул меня за чувствительное место.

— Я не вижу никаких признаков, по которым можно было бы судить, будто Бог собирается нас покормить!

— Будь спокоен, Фома неверующий, Господь с нами.

— Не можешь ли ты заодно договориться, чтобы Он поспешил? Я ощущаю голод только лишь от вида ожидающей нас перспективы. Я оставил Бенарес для того, чтобы увидеть мавзолей Тадж, а не для того, чтобы оказаться в собственном!

— Не унывай, Джитендра! Ведь нам предстоит впервые взглянуть на священные чудеса Бриндабана[78]? Меня всего пронизывает радость при мысли, что я ступаю по земле, освященной стопами Господа Кришны.

Дверь нашего купе открылась, и в нее зашли двое. Следующая остановка поезда — последняя.

— Ребята, у вас есть в Бриндабане друзья? — проявил неожиданный интерес незнакомец, севший напротив меня.

— Никого, а что? — я бесцеремонно отвернулся.

— Вы, наверное, убежали из дома очарованные Похитителем сердец[79]. Я сам испытываю перед Ним благоговейный трепет и сочту долгом позаботиться о том, чтобы вас покормили и дали укрытие от этой изнуряющей жары.

— Нет, сэр, не беспокойтесь о нас. Вы очень добры, но вы ошибаетесь, принимая нас за беглецов из дому.

Беседа дальше не клеилась, поезд приближался к остановке. Когда мы с Джитендрой сошли на платформу, случайные попутчики присоединились к нам и подозвали кеб.

Мы подъехали к величественному жилью, окруженному вечнозелеными деревьями и садом, содержащимся в отличном состоянии. Наши благодетели, очевидно, были здесь хорошо известны. Улыбающийся мальчик, не говоря ни слова, повел нас в гостиную. Скоро вышла полная достоинства пожилая женщина.

— Гаури Ма, принцы явиться не смогли, — обратился один из наших попутчиков к хозяйке ашрама. — В самый последний момент их планы изменились, и они глубоко извиняются. Но я привел двух других гостей. Едва мы повстречались в поезде, как я сразу почувствовал в них поклонников Господа Кришны.

— До свиданья, юные друзья! — оба попутчика направились к двери. — Если Богу будет угодно, мы еще встретимся.

Будьте как дома, — Гаури Ма по-матерински улыбнулась двоим неожиданным подопечным. — Лучшего дня выбрать было невозможно. Я ожидала двух царственных покровителей этой обители. Было бы очень досадно, если бы мою кухню никто не оценил!

Эти приятные слова весьма неожиданно подействовали на Джитендру: он разревелся. "Перспектива", пугавшая его в Бриндабане, обернулась королевским приемом. Такой внезапный поворот оказался ему не по силам. Наша хозяйка взглянула на него с любопытством, но ничего не сказала. Видимо, ей была хорошо известна неуравновешенность молодежи.

Объявили завтрак. Гаури Ма провела нас во внутренний дворик, предназначенный для принятия пиши и наполненный вкусными запахами, а сама исчезла в примыкающей к нему кухне.

Предвосхищая этот момент, выбрав у Джитендры подходящее место, я столь же чувствительно ущипнул его, как и он меня в поезде.

— Фома неверующий, Господь действует — да еще и спешит!

Хозяйка вернулась с веером. Она обмахивала нас на восточный лад, пока мы сидели на богато украшенных покрывалах. Ученики ашрама ходили взад и вперед, разнося еду — всего около тридцати блюд. Все это скорее можно было назвать не едой, а роскошным пиршеством. Со дня появления на этой планете мы с Джитендрой никогда не пробовали подобных яств.

— Досточтимая мать, в самом деле, эти блюда — для принцев! Не могу представить, какое дело ваши

царственные покровители сочли более неотложным, нежели этот пир. Он нам запомнится на всю жизнь!

Связанные требованием Ананты молчать, мы не могли объяснить доброй женщине, что эта благодарность имела двойной смысл. В конце концов, наша искренность была очевидна. Мы ушли, получив ее благословение и заманчивое предложение вновь посетить обитель.

Жара на улице была беспощадной. Мы с другом укрылись под пышным деревом кадамба у дверей ашрама. Я услышал резкие слова: Джитендру опять одолевали опасения.

— В хорошенькое дельце ты меня втянул! Наш завтрак был лишь счастливой случайностью! Как нам удастся осмотреть достопримечательности этого города без единой пайсы в кармане? И каким образом ты собираешься доставить меня обратно к Ананте?

— Ты быстро забываешь Бога — едва наполнился желудок! — мои прямые слова изобличали короткую человеческую память о дарах Божьих! На земле нет никого, чтобы хоть одна из молитв его не исполнилась.

— Мне также не следует забывать и свою глупость — отважиться на это рискованное предприятие с таким сумасбродным типом, как ты!

— Будь спокоен, Джитендра! Тот же Господь, что накормил нас, покажет нам Бриндабан и вернет нас в Агру.

Изящный молодой человек с приятным лицом быстрым шагом приблизился к нам. Дойдя до нашего дерева, он склонился передо мной:

— Дорогой друг, вы и ваш товарищ здесь, должно быть, чужие. Позвольте мне быть вашим хозяином и гидом.

Едва ли индиец может побледнеть, но лицо Джи-тендры вдруг стало бледным. Я вежливо отклонил предложение.

— Вы ведь не гоните меня? — Смятение незнакомца в иных обстоятельствах было бы забавным.

— Отчего же?

— Вы мой гуру. — Глаза его доверчиво смотрели на меня. — Во время моих полуденных молений блаженный Господь Кришна в видении явился мне. Он показал мне две покинутые всеми фигуры под этим самым деревом. Одно лицо было вашим, учитель. Мне часто виделось оно в медитациях. Как я буду рад, если вы примете мои скромные услуги!

— Я тоже счастлив, что ты нашел меня. Ни Бог, ни люди не остановили нас! — Хотя я не пошевелился, улыбаясь восторженному лицу, внутренняя почтительность повергла меня к стопам Божьим.

— Дорогие друзья, не окажете ли вы честь моему дому своим посещением?

— Ты добр, но план этот неосуществим. Мы уже гости моего брата в Агре.

— По крайней мере, пусть памятью о вас мне будет наша с вами экскурсия по Бриндабану.

Я охотно согласился. Молодой человек, сказавший, что его имя Пратап Чаттерджи, вызвал экипаж. Мы посетили храм Маданамохана и другие святыни, связанные с Господом Кришной. Когда мы молились, на храм опустилась вечерняя темнота.

— Извините меня, я принесу сандеш[80]. — Пратап зашел в лавку близ железнодорожной станции. Мы с Джитендрой прогуливались по широкой улице, дышащей теперь относительной свежестью. Наш друг отсутствовал некоторое время и, наконец, вернулся с дарами — множеством леденцов.

— Пожалуйста, позвольте мне обрести религиозную заслугу, — Пратап просительно улыбнулся, протягивая пачку рупий и два только что купленных билета до Агры.

Благодарность моего принятия предназначалась Незримой Руке. Разве щедрость Ее, высмеиваемая Анантой, не простиралась много дальше крайней необходимости?

Мы отыскали укромное место близ станции.

— Пратап, я научу тебя крия-йоге Лахири Махасая, величайшего йога современности. Его техника будет твоим гуру.

Обучение завершилось в полчаса.

— Крия — твое чинтамани[81], — сказал я новому ученику. — Техника эта, которая, как ты видишь, проста, воплощает в себе искусство ускорения духовной эволюции человека. Индийские Священные Писания учат, что воплощенному я требуется миллион лет, чтобы достичь освобождения от майи. Этот естественный период значительно сокращается посредством крия-йоги. Точно так же, как рост растений может быть значительно ускорен против обычной нормы, что продемонстрировал Джагдиш Чандра Бос, можно ускорить и психологическое развитие человека с помощью научных средств. Будь предан в своей практике и ты достигнешь Гуру всех гуру.

— Я подвигнут найти этот йоговский ключ, который давно искал! — сказал Пратап задумчиво. — Его действие, снимающее чувственные оковы, несет освобождение для высших сфер. Сегодняшнее видение Господа Кришны может означать для меня лишь высшее благо.

Мы немного посидели, понимая друг друга без слов, затем медленно направились к станции. Садясь в поезд, я был исполнен внутренней радости, но для Джитендры это был день слез. Нежное прощание с Пратапом прерывалось сдавленными всхлипываниями обоих моих друзей. В поезде скорбь вновь овладела Джитендрой, но теперь он скорбил не из-за страха за себя, но о себе.

— Как поверхностна моя вера, сердце мое было каменным! Никогда больше я не усомнюсь в Божьем покровительстве.

Близилась полночь. Двое "Золушек", отосланных без гроша, входили в спальню Ананты. Как он и предсказывал, на его изумленное лицо стоило посмотреть. Молча я усыпал стол рупиями.

— Джитендра, правду! — тон Ананты был шутливым. — Не ограбил ли кого-ниоуль этот юноша?

Но когда все было рассказано, брат стал серьезным, затем каким-то торжественным.

— Закон спроса и предложения достигает более тонких сфер, чем я предполагал, — Ананта говорил с духовным энтузиазмом, которого ранее у него не отмечалось. — Я впервые понимаю ваше безразличие к земным благам и пошлым накоплениям.

Хотя было поздно, брат мой настаивал на получении дикша[82] в крия-йогу. "Гуру" Мукунда в один день взвалил на себя ответственность за двух учеников.

Завтрак на следующее утро был съеден в полной гармонии, отсутствовавшей днем раньше.

Я улыбнулся Джитендре:

— Тебя не лишат Тадж Махала. Осмотрим его до поездки в Серампур.

Простившись с Анантой, мы с другом вскоре стояли перед славой Агры — Тадж Махалом. Белый мрамор ослепительно сверкал в лучах солнца, являя собой картину абсолютной симметрии. Идеальное окружение — темные кипарисы, блестящие газоны и мирные лагуны. Внутри мавзолея — изысканная кружевная резьба, инкрустированная самоцветами. Мрамор образует изящные сложные завитки коричневого и фиолетового цвета. Из-под купола свет падает на саркофаги императора Шах Джахана и царицы его владений и его сердца Мумтаз-и-Махаль.

Довольно зрелищ! Меня тянуло к моему гуру. Вскоре мы с Джитендрой ехали в поезде на юг, к Бен-галии.

— Мукунда. я передумал ехать. Несколько месяцев я не видел родных. Возможно, я навещу твоего учителя в Серампуре позже.

Друг, отличавшийся, мягко говоря, непостоянством темперамента, оставил меня в Калькутте. Местным поездом я скоро добрался до Серампура, расположенного в двадцати километрах к северу.

Я был поражен, когда до меня дошло, что со дня встречи с моим гуру в Бенаресе прошло ровно двадцать восемь дней. — "Ты придешь ко мне через четыре недели!" — И вот с бьющимся сердцем я стою в его дворе на тихой Рей Гхат-лейн, впервые входя в жилище, где провел лучшую часть следующих десяти лет с Джнянаватарой[83] Индии.

 

{mospagebreak}

— Ты пришел, — Шри Юктешвар обратился ко мне, сидя на тигровой шкуре, постеленной на полу гостиной с балконом. Голос его был холодным, манера говорить равнодушной.

— Да, дорогой учитель, я здесь, чтобы следовать за вами. — Склонившись, я коснулся его стоп.

— Как это может быть? Ты игнорируешь мои требования.

— Больше нет, гуруджи! Ваше указание будет законом для меня.

— Так-то лучше! Теперь я могу взять на себя ответственность за твою жизнь.

— Я с готовностью передаю вам эту ношу, учитель.

— Тогда — мое первое требование: ты вернешься домой, к семье. Я хочу, чтобы ты поступил в колледж в Калькутте, — образование необходимо продолжить.

— Хорошо, сэр.

Я скрыл ужас: "Неужели докучливые книги годами будут меня преследовать? Сначала отец, теперь Шри Юктешвар!"

— Когда-нибудь ты отправишься на Запад. Люди там охотнее воспримут древнюю мудрость Индии, если чужеземный индусский учитель будет иметь университетскую степень.

— Вам лучше знать, гуруджи.

Мое уныние рассеялось. Упоминание о Западе сбило меня с толку и казалось невероятным, но я воспользовался возможностью порадовать учителя послушанием.

— Ты будешь рядом в Калькутте; наезжай сюда, когда выберешь время.

— Если можно, каждый день! Я с благодарностью признаю ваш авторитет в любой, даже незначительной детали своей жизни при одном условии.

—Да?

— Если вы обещаете открыть мне Бога!

Последовала часовая словесная борьба. Обещание учителя не может быть поддельным; оно дается нелегко. Такой обет подразумевает открытие широких метафизических перспектив. Поистине, учитель должен быть в самых близких отношениях с Творцом,

прежде чем принудить Его явиться! Я чувствовал единение Шри Юктешвара с Богом и, как его ученик, решил настоять на преимуществе.

— Ты настойчив. — Затем сочувственно прозвучало окончательное решение учителя: — Да будет твое желание моим желанием.

Томление души рассеялось, туманные поиски в разных направлениях были позади. Я нашел приют в истинном гуру.

— Пойдем, я покажу тебе дом. — Учитель поднялся с тигровой шкуры. Я осмотрелся, мой взгляд с изумлением остановился на портрете, висевшем на стене и украшенном веточкой жасмина.

— Лахири Махасая! — сказал я удивленно.

— Да, мой божественный гуру, — голос Юктешва-ра выражал почтение. — Как человек и йог он был более велик, чем любой учитель из встреченных мною.

Я тихо склонился перед знакомым портретом. Почтение души вознеслось к несравненному учителю, благословившему младенчество и направлявшему меня до сего часа.

Мы обошли дом и сад. Просторное старинное добротно построенное жилье было окружено двориком, украшенным массивными колоннами. Наружные стены были покрыты мхом; голуби порхали над плоской серой крышей, бесцеремонно занимая место в помещении ашрама. Сад позади дома, с фруктовыми деревьями, манго и бананами, был очень мил. Балконы комнат, расположенных на втором этаже двухэтажного здания с балюстрадой, выходили во двор с трех сторон. Просторный зал на первом этаже с высоким потолком, поддерживаемым колоннами, использовался, как сказал учитель, в период ежегодных праздников Дургапуджи[84]. Узкая лестница вела в гостиную Шри Юктешвара с балконом, выходящим на улицу. Ашрам был меблирован строго, все было просто, чисто и практично. Бросались в глаза несколько стульев, скамей и столов в западном стиле.

Учитель пригласил меня на ночлег. Ужин из овощей и кари был подан двумя юными учениками, воспитывающимися в ашраме.

— Гуруджи, расскажите мне, пожалуйста, что-нибудь о своей жизни.

Я присел на соломенную циновку рядом с его тигровой шкурой. Дружелюбно светящие звезды, казалось, были совсем рядом, за балконом.

— Мое имя в семье было Прия Натх Карар. Я родился[85] здесь, в Серампуре, где отец был богатым коммерсантом. Он оставил мне этот родовой дом, ныне здесь ашрам. Мое официальное обучение было незначительным: я находил его весьма скучным и поверхностным. С наступлением зрелости я принял обязанности домохозяина, и у меня есть дочь, которая теперь замужем. Средний период жизни был благословлен руководством Лахири Махасая. После смерти жены я вступил в Орден Свами и получил новое имя - Шри Юктешвар Гири[86]. Такова моя простая летопись.

Учитель улыбнулся, заметив нетерпение на моем лице. Подобно всем биографическим очеркам внешние факты, приведенные им, не раскрывали внутренней сути.

— Гуруджи, я был бы рад услышать рассказы о вашем детстве.

— Я расскажу несколько — каждый с моралью!

Глаза Юктешвара предупреждающе блеснули.

«Мать однажды попыталась меня напугать ужасной историей о духе в темной комнате. Я тут же отправился туда и был разочарован, не обнаружив его там. Мать больше никогда не рассказывала ни одной страшной истории. Мораль: взгляни страху в лицо, и он перестанет тебя беспокоить.

Другое из ранних воспоминаний связано с желанием получить безобразную собаку, жившую у одного соседа. Несколько недель с этой целью изводя домашних, я был глух к предложениям завести других комнатных животных с более располагающей внешностью. Мораль: привязанность слепа, она придает воображаемый ореол привлекательности объекту страсти.

Третья история касается пластичности юного ума. Мать часто говорила: "Человек, соглашающийся работать под чьим-либо началом, — раб". Это утверждение упрочилось во мне столь глубоко, что даже после женитьбы я отказывался от любых должностей, а с возникавшими расходами справлялся, вкладывая семейные сбережения в землю. Мораль: добрые и положительные советы должны поучать чуткие детские уши. Ранние понятия закрепляются надолго».

Учитель погрузился в спокойное молчание. Около полуночи он проводил меня к узкой кроватке для сна, который в первую ночь под кровом гуру был здоровым и сладким.

Следующее утро Шри Юктешвар избрал для того, чтобы даровать посвящение в крия-йогу. Технику эту я уже получил от двух учеников Лахири Махасая — от отца и репетитора — свами Кебалананды, но учитель обладал силой преобразования. При его прикосновении великий свет пронизал мое существо, подобно свету сияющих вместе несчетных солнц. Поток невыразимого блаженства до самой глубины переполнил мое сердце.

Лишь поздним вечером я смог заставить себя покинуть это жилище.

"Ты вернешься через тридцать дней". — Когда я ступил на порог своего дома в Калькутте, вместе со мной вошло осуществление предсказания учителя. Никто из родных не сделал ни одного колкого замечания по поводу "высоко парящей птички".

Я поднялся в маленькую мансарду и, оглядев ее, подумал с нежностью, словно о живом существе: "Ты была свидетельницей медитаций, слез и бурь моей садханы. Теперь я достиг приюта у божественного учителя".

— Я счастлив за нас обоих, сынок. — Вместе с отцом мы сидели в вечерней тишине. — Ты чудесным образом нашел гуру, так же как я нашел своего. Святая рука Лахири Махасая направляет нашу жизнь. Твой учитель оказался не неприступным гималайским святым, а живущим по-соседству. Молитвы мои не остались без ответа: в поисках Бога ты не исчез из поля моего зрения.

Отец также остался доволен и тем, что моя официальная учеба будет продолжаться. Он договорился по этому поводу, и на следующий день меня зачислили в шотландский церковный колледж в Калькутте.

Потекли счастливые месяцы. Читатели, несомненно, догадались, что меня редко видели в классах колледжа. Дом в Серампуре непреодолимо манил к себе. Учитель принимал мое обычное присутствие без комментариев. К моему облегчению, он редко упоминал об учебных классах. Хотя всем было ясно, что ученого из меня никогда не выйдет, тем не менее я ухищрялся от раза к разу набирать необходимый минимум проходных баллов.

Повседневная жизнь в ашраме протекала плавно, спокойно, без особых перемен. Лежа, а иногда сидя на кровати, учитель входил в самадхи[87] .

Гуру просыпался до рассвета. Было очень просто понять, что он не спит, — резко обрывался изумительный храп[88]. Один-два вздоха, может быть, движение тела, затем беззвучное состояние бездыханнос-ти — он пребывал в глубоком йоговском блаженстве.

Завтрака после этого не было; сначала была продолжительная прогулка по Гангу. Те утренние прогулки с гуру — как они реальны и живы по сей день! Они легко воскресают в памяти. Я часто вижу себя рядом с ним: раннее солнце согревает реку, звучит его голос, исполненный высшей мудрости.

Купание, затем полуденная еда. Приготовление ее в соответствии с повседневными указаниями Шри Юктешвара было точной задачей юных учеников. Гуру был вегетарианцем, однако до принятия монашества он ел яйца и рыбу. Ученикам он советовал следовать любой простой диете, оказавшейся пригодной для каждого индивидуально.

Учитель ел мало, часто это был рис, украшенный куркумой, свекольным соком или шпинатом и слегка политый буйволиным гхи[89]. На другой день могли быть чечевичный дал или чанна[90] -и кари с овощами.

На десерт — плоды манго, или апельсины с рисовым пудингом, или фруктовый сок.

Посетители являлись после полудня. Ровный поток вливался из мира в покой обители. Со всеми гостями гуру обходился учтиво и доброжелательно. Учитель — тот, кто осознал себя как душу, а не тело и не эго, — понимая, что все люди поразительно схожи.

Беспристрастие святых коренится в их мудрости. На них больше не влияют меняющиеся лица майи, они больше не подвержены пристрастиям и предубеждениям, путающим суждения непросвещенных людей. Шри Юктешвар не выказывал никакого особого предпочтения сильным мира сего или образованным, не относился пренебрежительно к бедным или неграмотным. Он с уважением выслушал бы слова истины от ребенка, а когда надо, мог открыто проигнорировать тщеславного пандита.

Ужин бывал в восемь часов, и некоторые гости задерживались до этого времени. Гуру не простил бы себе трапезу в одиночестве: никто не покидал ашрам голодным или неудовлетворенным. Шри Юктешвар никогда не чувствовал затруднения, его никогда не пугали неожиданные посетители; при его изобретательных указаниях ученикам из скромной пищи мог получиться целый банкет. Тем не менее он был экономен, его скромных средств хватало надолго. "Располагай комфортом по деньгам, — говаривал он часто. — Расточительность принесет вам лишения". В деталях приема гостей в ашраме, в работах по его обустройству и ремонту да и в других практических делах проявлялась оригинальность творческого духа учителя. Тихие вечерние часы зачастую приносили мне сокровища, не подверженные действию времени, — беседы с гуру. Каждое фраза была отточена мудростью. Его манеру выражения себя отмечала величественная уверенность — она была единственной в своем роде из известных мне людей. Мысли его проверялись на точных весах различения, прежде чем он позволял им облечься в слова. Суть истины, все-проникающей даже в физиологическом смысле, исходила от него как благоухающее излияние души. Я всегда осознавал, что нахожусь в присутствии живого проявления Бога, голова под влиянием его божественности сама собой склонялась перед ним.

Если гостям становилось заметно, что хозяин поглощен Бесконечным, Шри Юктешвар старался быстро занять их беседой. Он был не способен позерствовать или рисоваться уходом в себя. Всегда единый с Господом, он не нуждался в отдельном времени для общения с Ним. Познавший себя учитель уже оставил за собой переходный мостик медитации. "Цветок опадает, когда появляется плод". Но святые придерживаются иногда каких-либо духовных форм для того, чтобы давать пример ученикам.

С приближением полуночи гуру мог впасть в дремоту с естественностью ребенка. Постельные принадлежности его не волновали. Часто он ложился на узкую тахту, накрытую тигровой шкурой, даже без подушки. Днем эта тахта использовалась в качестве сиденья.

Философская дискуссия на всю ночь не была редкостью, любой ученик мог вызвать ее своим живым интересом. Тогда я не чувствовал ни усталости, ни желания спать — живых слов учителя было достаточно. "О, уже рассвет! Погуляем по Гангу" — так кончались многие моменты моего ночного воспитания.

Кульминацией моих первых месяцев общения с Юктешваром был полезный урок на тему: "Как перехитрить москитов". В доме моей семьи ночью всегда пользовались защитными занавесями. Я был обескуражен тем, что в серампурском доме этот благоразумный обычай не был удостоен внимания. Насекомых же было полным-полно: я был искусан с головы до ног. Однажды гуру сжалился надо мной:

— Купи себе занавесь и мне тоже. — Засмеявшись, он добавил: — Если ты купишь только себе, все москиты перекинутся на меня.

Моей признательности не было границ. Каждую ночь, что я проводил в Серампуре, учитель просил меня пристроить на ночь занавеси.

Однажды вечером москиты были особенно злы, а учитель забыл дать обычные указания. Отправившись спать около полуночи, я нервно вслушивался в предупреждающее жужжание насекомых. Прочитав в их адрес умилостивительную молитву, через полчаса я притворно кашлянул, привлекая внимание гуру. Я думал, что сойду с ума от укусов, а в особенности от "песен", с которыми москиты справляли кровожадные ритуалы.

От учителя не последовало никакого ответа. Я осторожно приблизился к нему; он не дышал. Это было первое близкое наблюдение мною его в йоговском трансе, и я весьма испугался.

"Должно быть, отказало сердце", — подумал я, приблизив к его носу зеркало; оно не запотело. Чтобы удостовериться вдвойне, я на несколько минут закрыл пальцами ему рот и ноздри. Тело было холодным и недвижным. Ошеломленный, я повернулся к двери, чтобы призвать помощь.

— Ладно! Многообещающий экспериментатор! Мой бедный нос! — учитель сотрясался от смеха. — Чего ты не спишь? Разве весь мир должен измениться ради тебя? Переменись сам: избавь свое сознание от москитов.

Мне пришлось смиренно вернуться в постель. Ни одно насекомое не осмелилось приблизиться. Я понял, что гуру соглашался ранее на занавеси только ради меня, москитов он не боялся. Его йоговская сила была такова, что он мог либо заставить насекомых не кусать себя, либо прибегнуть к какой-то внутренней неуязвимости.

"Он продемонстрировал то йоговское состояние, к достижению которого я должен стремиться", — подумал я. Йог должен быть в состоянии войти в сверхсознание и сохранять его, невзирая на многочисленные отвлечения, никогда не пропадающие надолго с этой земли — жужжание насекомых, всепроникающее сияние дневного света! На первой стадии самадхи, называемом сабикальпа, приверженец изолирует себя от всех чувственных ощущений внешнего мира. За это он вознаграждается восприятием звуков и сцен внутренних миров, более прекрасных, чем утраченный рай[91].

Москиты послужили поводом и для другого начального урока, полученного в ашраме. Был тихий час сумерек. Гуру бесподобно изъяснял древние тексты. Я находился в полном покое у его ног. Один свирепый москит нарушил идиллию и вступил в борьбу за обладание моим вниманием. Когда он вонзил ядовитую иглу в бедро, я машинально поднял руку для немедленного отмщения. Отсрочка неминуемой расправы! Мне вовремя пришел на память один из афоризмов Йога-сутры Патанджали об ахимсе (ненанесение вреда)[92].

— Что же ты не кончаешь дело?

— Учитель! Вы поддерживаете убийство?

— Нет, но в уме ты уже нанес смертельный удар.

— Я не понимаю.

— Под ахимсой Патанджали подразумевал устранение желания убивать. — Для Шри Юктешвара мои мысли были открытой книгой. — В этом мире затруднительно буквальное исполнение ахимсы. Человек может быть вынужден уничтожить вредную тварь. Но он вовсе не обязан также чувствовать гнев или враждебность. Все живое имеет равное право дышать воздухом майи. Святой, открывающий тайну творения, находится в гармонии с бесчисленными смущающими внешними проявлениями природы. Все люди способны осознать эту истину, преодолев страсть к разрушению.

— Гуруджи, следует ли пожертвовать собой или убить дикого зверя?

— Нет, тело человека драгоценно. Оно обладает высшей эволюционной ценностью благодаря его уникальному мозгу и спинным центрам. Они позволяют продвинутому приверженцу схватывать и выражать высочайшие аспекты божественного. Ни одна из более низких форм не имеет такой организации. Это верно, что человек возьмет на душу некоторый грех, если будет вынужден убить какое-нибудь животное. Но шастры учат, что бессмысленная утрата человеческого тела является серьезным проступком против кармического закона.

Я вздохнул с облегчением: подкрепление естественных инстинктов Священным Писанием происходит не часто.

Насколько я знаю, учитель никогда не встречался близко с леопардом или тигром. Но смертельная кобра однажды предстала пред ним — и только для того, чтобы оказаться побежденной его любовью. Столкновение произошло в Пури, где у Шри Юктешвара была обитель на побережье. Юный ученик Прафулла был при этом.

«Мы сидели на свежем воздухе у ашрама, — рассказывал мне Прафулла, — как вдруг совсем рядом появилась кобра — сущий ужас, длиной более метра. Капюшон ее сердито раздулся, она быстро двигалась на нас. Раздался восторженный смешок учителя, как будто это был ребенок, а не кобра. Когда я увидел, что Шри Юктешвар ритмично хлопает в ладоши[93], мной овладел ужас. Он развлекал страшного посетителя! Я сидел тихо, пылко молясь про себя. Змея, находившаяся рядом с гуру, неподвижно застыла и казалась загипнотизированной его лаской. Страшный капюшон мало-помалу сжался, она скользнула между ног учителя и исчезла в кустах.

Почему гуру шевелил руками и почему кобра на них не бросилась, я тогда не понял, — заключил Прафулла, — но с тех пор понял, что мой божественный учитель абсолютно не боится никакой живой твари».

Однажды после полудня в первые месяцы пребывания в ашраме я заметил, что на меня устремлен пронзительный взгляд Шри Юктешвара.

— Мукунда, ты слишком худ.

Его замечание задело меня за живое. Запавшие глаза и истощенный вид не нравились мне самому. Постоянное нарушение пищеварения преследовало меня с детства. Дома на полке в моей комнате стояло множество бутылок с различными тонизирующими средствами, но ни одно из них не помогало. Время от времени я с грустью спрашивал себя, имеет ли смысл жизнь в столь нездоровом теле.

— Возможности лекарств весьма ограничены; божественная созидательная жизненная сила беспредельна. Верь в это: ты непременно будешь здоров и крепок.

Слова учителя немедленно доказали, что я могу достаточно успешно применить эту истину в жизни. Ни один другой целитель (а я перепробовал многих) не смог вызвать у меня столь глубокой веры.

День за днем я прибавлял в здоровье и силе. Благодаря скрытому благословению гуру, за две недели я набрал вес, к которому безрезультатно стремился в прошлом. Постоянные желудочные расстройства пропали навсегда.

В дальнейшем я был свидетелем мгновенного божественного исцеления гуру лиц, страдающих от туберкулеза, диабета, эпилепсии и паралича.

«Много лет назад мне тоже очень хотелось набрать вес, — рассказал мне учитель вскоре после того, как вылечил меня. — Выздоравливая после болезни, я посетил Лахири Махасая в Бенаресе.

— Сэр, — сказал я ему, — я был очень болен и сильно похудел.

— Я вижу, Юктешвар[94], ты сделал себя больным, а теперь думаешь, что ты худой.

Я вовсе не ожидал услышать это. Однако гуру ободряюще добавил:

— Дай подумать; я уверен, что завтра ты должен почувствовать себя лучше.

Мой восприимчивый ум принял его слова как намек на то, что он скрытно врачевал меня. На следующее утро разыскав учителя, я с ликованием воскликнул:

— Господин, сегодня мне гораздо лучше!

— В самом деле! Сегодня ты придал себе сил.

— Нет, учитель! — запротестовал я, — это вы помогли; впервые за несколько недель у меня есть хоть какая-то энергия.

— О да! Болезнь твоя достаточно серьезна. Тело все еще слабо; кто может сказать, что будет завтра?

От мысли о возможном возврате слабости меня кинуло в дрожь. На следующее утро я едва приковылял к дому Лахири Махасая.

— Господин, я снова заболел.

— Так! Ты опять сделал себя нездоровым. — Гуру игриво взглянул на меня.

— Гурудев, теперь понятно, что вы день за днем надо мной смеетесь. Терпение мое иссякло, и я не понимаю, почему вы не верите.

— На самом деле это мысли заставляли тебя чувствовать себя то слабым, то сильным. — Учитель смотрел на меня с нежностью. — Ты видел, как здоровье в точности следует подсознательным ожиданиям. Мысль — это сила, равно как и электричество или гравитация. Человеческий разум — это искра всемогущего сознания Бога. Я мог бы показать, что во что бы ни уверовал твой разум со всей силой, это мгновенно свершится.

Зная, что Лахири Махасая никогда не говорил попусту, я обратился к нему с благоговением и признательностью:

— Учитель, если я решу, что чувствую себя хорошо и верну прежний вес, случится и это?

— Это так, и даже в сию же минуту, — учитель говорил весомо, его взгляд устремился на меня.

О чудо! Я ощутил возрастание не только силы, но и веса. Лахири Махасая погрузился в молчание. Несколько часов пробыв у его стоп, я вернулся в дом своей матери, где останавливался во время посещений Бенареса.

— Сын мой! Что такое? У тебя, наверно, водянка? — мать едва могла поверить глазам. Тело мое опять отличалось теми же дюжими размерами, что и до болезни.

Я взвесился и обнаружил, что за один день прибавил почти двадцать три килограмма; таким я и оставался всегда. Друзья и знакомые, видевшие мою тощую фигуру, были поражены. В результате этого чуда многие из них изменили образ своей жизни и стали учениками Лахири Махасая.

Мой гуру, бодрствующий в Боге, знал, что этот мир — не что иное, как объективированная греза Творца. Поскольку Лахири Махасая вполне осознавал свое единство с Божественным Грезящим, он мог материализовать или дематериализовать грезы — атомы феноменального мира[95].

Все творение управляется законом. Принципы, проявляющиеся во внешней вселенной и открываемые учеными, называются естественными законами природы. Но существуют более тонкие законы, управляющие скрытыми духовными сферами и внутренним миром сознания; эти законы познаются через науку йоги. Не ученый физик, но вполне познавший себя учитель постигает истинную природу материи. С помощью именно такого знания Христос мог исцелить ухо слуге после того, как один из Его учеников отрубил его[96]», — завершая, сказал Шри Юкте-швар.

Гуру был бесподобным толкователем Священных Писаний. Многие из самых счастливых воспоминаний связаны с его беседами на эти темы. Но драгоценные мысли нельзя было превращать в пепел невнимательностью или тупостью. Одного беспокойного телодвижения или незначительной рассеянности с моей стороны было достаточно, чтобы остановить учителя.

— Ты отсутствуешь, — заключил однажды он, прервавшись, как обычно, очень внимательно наблюдая за мной.

— Гуруджи! — заявил я протестующим тоном. — Я не пошевелился, веки мои не дрогнули, я могу повторить каждое ваше слово!

— Тем не менее ты не вполне был со мной. Однако твое возражение принуждает меня заметить, что в подсознании ты в это время воздвигал три больших заведения. Одно было лесным приютом на некой равнине, другое — на вершине холма и третье — у океана.

Эти неясно оформленные мысли действительно присутствовали, но почти бессознательно. В моем взгляде была капитуляция.

— Ну что мне делать с учителем, так легко проникающим в случайные мысли?

— Ты дал мне это право. Те тонкие истины, что я изъясняю, нельзя охватить без полного сосредоточения. Если это не является необходимым, я не вторгаюсь в уединение других умов. Человек обладает естественной привилегией тайно скитаться среди своих мыслей. Господь незваный не входит туда, и я не рискну.

— Я всегда рад вам, учитель!

— Твои архитектурные грезы позже материализуются. Теперь же время для занятий!

Так между прочим, просто, на свои обычный лад гуру открыл мне знание трех значительных событий, произошедших в будущей жизни. С ранней юности в моем воображении возникали загадочные видения трех строений, каждое в разном окружении. Именно в последовательности, указанной Юктешваром, видения эти приняли окончательную форму. Сначала была основана моя йоговская школа мальчиков на равнине в Рамчи. затем американского центра на вершине холма в Лос-Анджелесе и, наконец, обители всемирного братства в южной Калифорнии, у безбрежного Тихого океана.

Учитель никогда не заявлял высокомерно: "Я предрекаю, что такое-то и такое-то событие непременно случится тогда-то! — Он скорее мягко намекнул бы: — Не думаешь ли ты, что это может произойти?" Но его простая речь таила в себе пророческую силу. Он не отказывался от высказанных мыслей, его слегка завуалированные слова никогда не оказывались ошибочными.

Шри Юктешвар был весьма сдержан и прозаичен в поведении. Не бывало у него туманных или безрассудных мечтаний. Ноги его твердо стояли на земле, а голова находилась в самых высоких небесах. Практичные люди вызывали его восхищение. "Святость — не глупость! Божественное восприятие не является неприспособленностью! — говорил он. — Активное выражение добродетели дает начало острейшему уму".

Гуру очень неохотно говорил о сверхфизических сферах, его единственной "чудесной" аурой была аура совершенной простоты. В разговоре он избегал упоминаний о чем-либо поразительном; в поступках же он свободно выражал себя. Другие учителя много толковали о чудесах, но не могли ничего проявить. Шри Юктешвар редко упоминал о тонких законах господствующих в мире, но тайно оперировал ими по собственной воле.

"Человек осознания не станет совершать никакого чуда, пока не получит внутренней санкции, — пояснял учитель. — Бог не желает, чтобы тайны Его творения раскрывались без разбора[97]. Кроме того, каждая личность в мире имеет неотъемлемое право на проявление свободной воли. Святой не станет покушаться на эту независимость".

Обычное для Шри Юктешвара молчание было вызвано глубокими восприятиями Бесконечного. Не оставалось времени для "откровений", занимающих дни иных учителей, не достигших самореализации. "У пустого человека незначительные мысли, подобные маленьким рыбкам, вызывают- много волнений. В океанских же умах даже киты вдохновения едва ли создают рябь". Это наблюдение из индусских Священных Писаний не лишено проницательности.

Из-за отсутствия эффектности в облике гуру лишь немногие из современников видели в нем сверхчеловека. Народную поговорку: глуп тот, кто не может скрыть мудрость, — никак нельзя было приложить к учителю.

Хотя Шри Юктешвар, как и все прочие, был рожден смертным, он достиг идентичности с Правителем времени и пространства. Он не обнаруживал непреодолимой преграды в слиянии человеческого с божественным. У меня возникло понимание, что не суще-ствуетхпрепятствий, кроме духовного безделья.

Я всегда чувствовал трепет от прикосновения к святым стопам Шри Юктешвара. Йоги учат, что ученик духовно магнетизируется при почтительном контакте с учителем; порождается некий тонкий ток. Нежелательные процессы в мозгу поклоняющегося как бы "прижигаются", рутина его мирских тенденций благотворно разрушается. По крайней мере, на мгновение тайные покровы майи могут приподняться, давая проблеск ощущения реальности блаженства. Когда бы я ни преклонил колена перед гуру на индийский лад, мое тело ощущало огонь очищения.

"Даже когда Лахири Махасая молчал, — говорил мне учитель, — или беседовал не на строго религиозные темы, я обнаруживал, что тем не менее он передавал мне невыразимое знание".

Шри Юктешвар действовал на меня таким же образом. Если я приходил озабоченным или безразличным, настроение незаметно улучшалось. Целебный покой нисходил на меня при одном лишь виде гуру. Каждый день с ним был новым опытом радости, мира и мудрости. Я никогда не видел его введенным в заблуждение или эмоционально опьяненным алчностью, возбуждением, гневом или какой-нибудь иной из человеческих привязанностей.

— Темнота майи приближается бесшумно. Поспешим же в наш внутренний дом. — Этими предостерегающими словами учитель постоянно напоминал ученикам о необходимости крия-йоги.

Время от времени какой-нибудь новый ученик выражал сомнения в том, что достоин заниматься практикой йоги.

"Забудь прошлое, — обычно утешал Шри Юктеш-вар. — Прошлые жизни всех людей омрачены многими постыдными эпизодами. Поведение человека всегда ненадежно, пока он не укрепится в божественном. Если, несмотря ни на что, ты совершаешь духовное усилие, в будущем все станет лучше".

В ашраме учителя всегда были юные чела (ученики). Их духовное и интеллектуальное воспитание было делом его жизни: даже незадолго до того, как оставить этот мир, он принял в обитель двух шестилетних мальчиков и юношу шестнадцати лет, заботливо и твердо направляя всех, кто пришел под его начало.

Обитатели ашрама любили и почитали своего гуру: легкого хлопка в ладоши было достаточно, чтобы они быстро приблизились к нему. Когда он был тих и уходил в себя, никто не. отваживался разговаривать; когда же звучал его веселый смех, то даже дети видели в нем человека близкого себе.

Шри Юктешвар редко просил других оказать ему личную услугу и не принял бы помощь ученика, если тот не был искренне и добровольно готов оказать ее. Учитель мог сам стирать свою одежду, если ученикам случалось забыть об этой привилегированной работе.

Шри Юктешвар носил дома традиционное одеяние свами цвета охры, башмаки без шнурков были, по обычаю йогов, из тигровой или оленьей шкуры.

Гуру бегло говорил по-английски, по-французски, на хинди и бенгали, его санскрит был превосходен. Он терпеливо обучал юных учеников сокращенным путям, остроумно изобретенным для изучения английского языка и санскрита.

Учитель не был страстно привязан к телу, проявляя к нему лишь разумное внимание. Бесконечное,

говорил он, должным образом проявляется через физическое и умственное здоровье, при этом не одобрял никаких крайностей. Одному ученику, пожелавшему однажды пройти продолжительный пост, гуру сказал, смеясь: "Почему бы и не бросить собаке кость?[98]"

Здоровье Шри Юктешвара было превосходным; я никогда не видел, чтобы он плохо себя чувствовал[99]. Из уважения к мирскому обычаю, если этого хотелось ученикам, он позволял им консультироваться с врачами. "Врачи, — говорил он, — должны делать свое дело целения через Божьи законы, приложенные к материи". При этом он признавал превосходство ментальной терапии, часто повторяя: "Мудрость — величайший очиститель", и добавлял: — Тело — вероломный друг. Отдавайте ему должное, но не более. Боль и удовольствие скоропреходящи, переносите все двойственности спокойно, одновременно устраняя их власть над вами. Воображение — это та дверь, через которую входят и болезнь, и исцеление. Не верьте в реальность болезни, даже когда больны, — непризнанный, посетитель сбежит!"

В числе учеников учителя было немало врачей. "Кто узнал физиологические законы, должен идти дальше и исследовать науку души, — говорил он им. — Тонкая духовная структура скрывается сразу же за телесной механикой[100].

Шри Юктешвар советовал ученикам быть живой связью западных и восточных добродетелей. По-западному пунктуальный во внешних привычках, внутренне он был духовным Востоком, ценя прогрессивные ценные, здоровые стороны Запада и религиозные идеалы, издревле приносившие славу Востоку.

Дисциплина была для меня не нова — дома отец был строг,. Ананта часто суров. Но воспитание Шри Юктешвара можно охарактеризовать не иначе как жесткое. Сторонник совершенства, учитель был весьма строг к чела как в важных вопросах, так и в тонких нюансах повседневного поведения.

"Хорошие манеры без искренности подобны красивой мертвой женщине, — замечал он при удобном случае. — Прямота без учтивости — будто нож хирурга — эффективна, но неприятна. Искренность с вежливостью полезна и превосходна".

Учитель был явно доволен моим духовным прогрессом, ибо редко говорил об этом; в ином ушам моим не было чуждо порицание. Главными проступками были рассеянность, периодическое потворство унынию, несоблюдение некоторых правил этикета, иногда бессистемность.

"Заметь, как хорошо организована и уравновешена во всех отношениях деятельность твоего отца Бха-габати", — отмечал учитель. Два ученика Лахири Ма-хасая встретились вскоре после того, как я начал паломничества в Серампур. Отец и учитель составили высокое мнение друг о друге. Оба они построили свою прекрасную внутреннюю жизнь на духовном граните, нерушимом в веках.

От случайного учителя моей ранней жизни я усвоил несколько неверных уроков. "Чела не нужно энергично заботиться о мирских обязанностях", — говорил он, и когда я пренебрегал работой или небрежно выполнял ее, меня не наказывали. Человеческая натура легко усваивает подобное. Однако под беспощадными порицаниями Шри Юктешвара я скоро исцелился от приятных иллюзий безответственности.

"Слишком хорошие для этого мира украшают собой иные, — заметил Шри Юктешвар. — Пока дышишь чистым воздухом земли, ты обязан платить благодарным служением. Лишь тот, кто вполне овладел бездыханным состоянием[101], свободен от космических императивов. Я обязательно скажу, когда ты достигнешь окончательного совершенства".

Гуру нельзя было подкупить даже любовью. Он не проявлял никакой снисходительности ни к кому, кто, как я, охотно выразил готовность быть его учеником. Были ли мы с учителем среди учеников, чужих людей или наедине, он всегда говорил прямо и укоряюще строго. Никто, допустивший даже пустяковую мелочь или непоследовательность, не избегал его выговора. Это обращение, буквально дробившее мое эго, было трудно переносить, но я твердо решил позволить Шри Юктешвару сглаживать мои психологические загибы. Пока он титанически трудился над их преобразованием, я много раз сотрясался под тяжестью дисциплинирующего молота.

"Если тебе не нравятся мои слова, ты волен уйти в любое время, — заявлял учитель. — Мне ничего не надо от тебя, кроме улучшения. Оставайся лишь в том случае, если чувствуешь, что это приносит пользу".

Я чрезвычайно благодарен учителю за каждый усмиряющий удар, нанесенный по моему тщеславию, чувствуя иногда, что — метафорически — он выявлял и вырывал у меня каждый больной зуб. Твердый стержень эгоизма трудно удалить иначе, как суровостью, после чего, наконец, открывается свободный канал для проявления божественного. Тщетно стремится Оно пробиться через каменные эгоистичные сердца.

Интуиция Шри Юктешвара была столь всепрони-кающей, что он часто, не обращая внимания на говорившееся вслух, прямо отвечал на невысказанные мысли. Человеческие слова и мысли зачастую могут быть противоположны. "С помощью внутренней тишины, — говорил гуру, — за путаницей человеческого многословия старайтесь чувствовать мысль".

Но божественная проницательность болезненно воспринимается мирским ухом; учитель не был популярен у поверхностных учеников. Разумные же, которых всегда было не много, глубоко почитали его.

Я осмелюсь сказать, что Шри Юктешвар как гуру пользовался бы самым большим успехом в Илдии, не будь он настолько прямолинеен и строг.

"Я строг к тем, кто приходит учиться, — говорил он мне. — Это мой метод. Принимай его или нет; я никогда не иду на компромисс. Но ты будешь гораздо мягче к своим ученикам; это твой метод. Я стараюсь очистить учеников только огнем суровости, опаляющим зачастую сверх обычной терпимости. Мягкий подход любви также преобразует. Жесткие и мягкие методы равно эффективны, если используются мудро. Ты отправишься в другие страны, где резкие нападки на эго не воспринимаются. Учитель не сможет нести весть Индии на Запад, не запасшись достаточным терпением и снисходительностью". Не могу и счесть, как часто в Америке я вспоминал его слова!

Хотя лишенная лицемерия речь гуру мешала иметь много последователей во время его пребывания на земле, тем не менее через все возрастающее число приверженцев его учения дух его живет в миру и сегодня. Воины, подобные Александру Македонскому, ищут верховной власти над землями; такие учителя, как Шри Юктешвар, завоевывают более долговечные владения в душах людей.

Гуру имел обыкновение указывать на простые незначительные недостатки учеников с видом необычайной суровости. Однажды мой отец приехал в Се-рампур засвидетельствовать почтение Шри Юкте-швару. Весьма вероятно, что он ожидал услышать несколько слов похвалы обо мне, и был поражен, получив длинный перечень моих недостатков. Он бросился ко мне:

— Из замечаний учителя я понял, что ты потерпел полное фиаско! — отец не знал, смеяться ему или плакать.

Единственной причиной недовольства Шри Юкте-швара в то время было то, что наперекор его мягкому намеку я пытался обратить одного человека на духовный путь.

Негодуя, я спешно разыскал гуру. Он встретил меня потупив взор, как бы сознавая вину. Это был один-единственный раз, когда я видел божественного льва кротким, сполна насладившись этим уникальным моментом.

— Господин, зачем вы так безжалостно осудили меня перед отцом? Разве это справедливо?

— Я больше не буду, — сказал Шри Юктешвар извиняющимся тоном.

Я был мигом обезоружен. С какой готовностью признал этот великий человек ошибку! Хотя учитель никогда более не нарушал покоя моего отца, он продолжал безжалостно критиковать меня, где и когда хотел.

Новые ученики часто присоединялись к Шри Юк-тешвару в беспощадной критике других. Мудрые, как

гуру! Образцы безупречного видения! Но тот, кто идет в наступление, не должен быть беззащитен. Те же придирчивые ученики стремительно спасались бегством, как только учитель публично пускал в них несколько стрел из своего аналитического колчана.

"Уязвимые внутренние слабости, противящиеся слабым прикосновениям порицания, подобны болезненным частям тела, которые дрожат в ужасе даже перед самым деликатным уколом", — со смехом замечал Шри Юктешвар о сбежавших.

Многие ученики, ищущие гуру, созданного собственным воображением, часто мне жаловались, что не понимают Шри Юктешвара.

"Вы не понимаете и Бога! — парировал я однажды. — Если бы святой был ясен вам, то вы сами были бы святыми". В мире, наполненном мириадами тайн, дышащих невыразимым воздухом вечности, кто может решиться требовать, чтобы непостижимая сущность учителя была мигом схвачена?

Ученики приходили и обычно уходили. Те, кто жаждал легкого пути — елейности и утешительных одобрений, не находили этого в ашраме. Учитель предлагал приют и пастырство навеки, но многие ученики скаредно требовали еще и бальзама для эго. Они уходили, предпочитая смирению неисчислимые унижения жизни. Лучи свободно проникающего сияния мудрости Шри Юктешвара были слишком мощными для их духовной немощи. Они искали учителя менее значительного, одурманивающего их лестью и допускающего спячку невежества.

В первые месяцы с учителем я боялся его замечаний, но скоро заметил, что они приберегались для учеников, просивших его словесной вивисекции. Если кто-нибудь, обидевшись, заявлял протест, Шри Юктешвар скромно умолкал. Слова его никогда не были гневны, но исполнены беспристрастной мудрости.

Проницательность учителя была не для неподготовленных ушей случайных посетителей, он редко отмечал их недостатки, даже если они бросались в глаза. Но в отношении учеников, искавших совета, Шри Юктешвар чувствовал серьезную ответственность. Поистине смел тот гуру, что принимается за преобразование неочищенной руды пропитанного эгоизмом человечества! Смелость святого коренится в его сострадании к людям, сбитым с толку майей, к спотыкающейся слепоте мира.

Освободившись от исподволь возникавшей обиды, я заметил, что дисциплинарные взыскания, адресованные мне, значительно уменьшились. Со временем я разрушил все стены рационализации и подсознательных[102] оговорок, за которыми обычно укрывается человеческая личность. Учитель очень тонко перешел к снисходительности. Наградой была не требующая усилий гармония с гуру. Тогда я видел, что он доверчив, деликатен и молчаливо любящ, но сдержан — он не говорил ни одного нежного слова.

Мой же темперамент — благоговение, набожность, поклонение. Вначале меня смущало, что Шри Юктешвар, пропитанный джняной и на вид сухой для бхакти[103], выражал себя главным образом языком холодной духовной математики. Но когда я достиг гармонии с его натурой, то обнаружил не замедление, а ускорение моего благочестивого приближения к Богу. Познавший себя учитель вполне может вести разных учеников согласно их основным естественным склонностям.

Мои отношения со Шри Юктешваром были красноречивы без слов. Я часто внутренне ощущал его молчаливую подпись под моими мыслями, делавшую слова лишними. Спокойно сидя рядом с ним, я чувствовал, как его щедрость мерно изливалась на мое существо.

Особенно заметно беспристрастность своей справедливости учитель проявил в мои летние каникулы после первого учебного года в колледже. Я был счастлив от благоприятной возможности непрерывного проведения этих месяцев в Серампуре с гуру.

— Тебе можно поручить заботу о доме. — Учителю было приятно, что я приехал с таким энтузиазмом. —Твоей, обязанностью будет прием гостей и наблюдение за работой других учеников.

Кумар, молодой селянин из восточной Бенгалии, был принят на обучение в ашраме две недели назад. Очень разумный, он скоро завоевал привязанность Шри Юктешвара. По какой-то непостижимой причине учитель занял по отношению к нему некритическую позицию.

— Мукунда, пусть Кумар примет на себя твои обязанности, а ты займи время уборкой и приготовлением пищи, — отдал учитель указание через месяц пребывания с нами нового мальчика.

Возвысившись до руководства, Кумар проявлял мелкую домашнюю тиранию. В безмолвном мятеже ученики продолжали обращаться ко мне за повседневными советами. Это продолжалось три недели, затем я случайно услышал разговор между Кумаром и учителем.

— Мукунда невозможен! — говорил Кумар. — Вы поручили наблюдение мне, а ученики идут к нему и его слушаются.

— Потому-то я и назначил его на кухню, а тебя в приемную. — Сухой тон Шри Юктешвара был нов для Кумара. — Из этого ты должен сделать вывод, что достойный руководитель имеет желание служить, а не властвовать. Тебе хотелось положения Мукунды, но ты не смог его удержать заслугами. Теперь вернись к прежней работе помощника повара.

После этого уничижающего инцидента учитель вернул прежнее отношение необычной снисходительности к Кумару. Кто может объяснить тайну притягательности? В Кумаре гуру открыл некий источник очарования, который, однако, не бил для его соучеников. Хотя новый мальчик был явно любимцем Шри Юктешвара, я не чувствовал уныния. Личные особенности, свойственные даже великим учителям, придают богатую сложность шаблону жизни. Моя натура редко руководствовалась какой-нибудь деталью, я искал у Шри Юктешвара иных плодов, нежели внешняя похвала.

Однажды Кумар без причины злобно говорил со мной, и это меня глубоко задело:

— Ты слишком возомнил о себе. — Я прибавил предостережение, истинность которого интуитивно почувствовал: — Если ты не исправишься, то в один прекрасный день тебя попросят покинуть ашрам.

С саркастическим смехом Кумар повторил мое замечание гуру, как раз вошедшему в комнату. В полной уверенности, что меня распекут, я смиренно забился в угол.

— Может быть, Мукунда и прав, — ответ гуру был необычайно холоден.

Через год Кумар поехал навестить дом детства, проигнорировав мягкое неодобрение Шри Юктешва-ра, никогда не пользовавшегося своим авторитетом для того, чтобы препятствовать передвижениям учеников. Через несколько месяцев мальчик вернулся в Серампур; неприятная перемена бросилась в глаза. Пропал величавый Кумар с сияющим безмятежным ликом. Перед нами стоял ничем не выделяющийся крестьянин, приобретший за последнее время много дурных привычек.

Учитель вызвал меня и сокрушенно обсуждал тот факт, что молодой человек теперь не годился для монашеской жизни в ашраме.

— Мукунда, поручаю тебе сообщить Кумару, чтобы он завтра оставил ашрам, я сам не могу этого сделать! — в глазах Шри Юктешвара блестели слезы, но он быстро овладел собой. — Мальчик никогда не опустился бы так низко, если бы послушался и не уехал, чтобы общаться с нежелательной компанией. Он отверг мое покровительство; его учителем все еще должен быть этот грубый мир.

Уход Кумара не поднял моего настроения; я печально удивлялся тому, что человек, имевший силу завоевать любовь учителя, мог легко поддаться мирским соблазнам. Наслаждения вином и сексом пустили корни в обычном человеке; не требуется особой тонкости восприятия, чтобы ценить их. Уловки чувств можно сравнить с вечнозеленым олеандром, благоухающим многокрасочными цветами, но при этом любая часть растения ядовита[104]. Страна исцеления находится внутри, сияя тем счастьем, которого слепо ищут в тысяче разных направлений.

"Острый интеллект — обоюдоостр, — заметил однажды учитель в отношении блестящего ума Кума-ра. — Им можно пользоваться и для созидания, и для разрушения, как ножом, способным вскрыть нарыв невежества и обезглавить себя. Интеллект верно направлен лишь после того, как пришло понимание, что от духовного закона не убежать".

Гуру свободно общался с учениками и мужского, и женского пола, относясь к ним, как к детям. Сознавая их душевное равенство, он не делал различия и не проявлял пристрастия.

"Во сне вы не знаете, мужчина вы или женщина, — говорил он. — Точно так же, как мужчина, исполняющий роль женщины, не становится женщиной, так и душа, исполняющая роль мужчины и женщины, не имеет пола, ибо она неизменный, неограниченный образ Бога".

Шри Юктешвар никогда не избегал женщин и не порицал их как "предмет соблазна". Мужчины, считал он, тоже являются искушением для женщин. Однажды я спросил гуру, почему один древний мудрец назвал женщин "вратами в ад".

— Должно быть, какая-нибудь девушка в ранний период его жизни причинила много мучительных беспокойств миру его разума, — колко ответил он, — иначе он винил бы не женщин, а несовершенство управления собой.

Если какой-нибудь посетитель принимался в доме рассказывать неприличную историю, учитель сохранял молчание.

"Не позволяйте себе быть сраженными провоцирующим хлыстом красивого лица, — говорил он ученикам. — Как могут рабы чувств наслаждаться миром? Его тонкие ароматы ускользают от них. Для человека стихийных страстей все тонкие различия утрачиваются".

Ученики, стремившиеся избежать сексуальных иллюзий, вызванных майей, получали терпеливый и полный понимания совет Шри Юктешвара:

"Точно так же, как голод, а не обжорство имеет законное назначение, так и половой инстинкт был применен природой исключительно для продолжения рода, а не для разжигания ненасытных страстей, — указывал учитель. — Уничтожайте ошибочные желания теперь, иначе они последуют за вами после того, как астральное тело отделится от своей физической оболочки. Даже когда плоть слаба, ум постоянно должен быть стойким. Если искушение нападает на вас с ужасной силой, превозмогайте его беспристрастным анализом и неукротимой волей. Любую естественную потребность можно подчинить.

Берегите силы. Будьте как просторный океан, спокойно поглощающий притекающие реки чувствований. Мелкие желания лишают вас внутреннего покоя; они подобны отверстиям в резервуаре, что позволяют целебным водам теряться в пустынной почве материализма. Сильный активирующий импульс ложного желания — величайший враг счастью человека. Идите по миру, управляя собой, как лев, не разрешайте лягушкам чувственных слабостей прыгать вокруг вас.

Преданный Богу в конечном счете освобождается от всех инстинктивных понуждений. Он преобразует потребность в привязках в устремленность к одному Богу — любви единственной, поскольку Он есть везде".

Мать Шри Юктешвара жила в районе Ран Махал в Бенаресе, где я впервые посетил гуру. Милая и добрая, она тем не менее была женщиной весьма своеобразных мнений. Однажды, стоя на балконе ее дома, я наблюдал за беседой матери с сыном. В своей спокойной, разумной манере учитель старался убедить ее в чем-то, но явно не имел успеха, так как она, энергично покачав головой, сказала: "Нет, нет, сынок, оставь! Эти мудрые слова не для меня! Я тебе не ученик!"

Без дальнейших аргументов Шри Юктешвар отступил, как ребенок, получивший нагоняй. Я был тронут его глубоким почтением к матери, даже когда она вела себя неблагоразумно. Она видела в нем лишь своего маленького мальчика, а не мудреца. В этом пустячном инциденте было особое очарование, он проливал новый свет на необыкновенную натуру гуру, его внутреннюю скромность и внешнюю непреклонность.

Монашеские правила не позволяют свами самим принимать участие в мирских обычаях. Он не может выполнять церемониальные семейные обряды, обязательные для обычного домохозяина. Тем не менее Шанкара, реорганизатор древнего Ордена Свами, пренебрег этими предписаниями: когда умерла горячо им любимая мать, он кремировал ее тело небесным огнем, заставив его извергнуться со своих воздетых рук.

Шри Юктешвар тоже игнорировал эти ограничения, правда, менее эффектным образом. Когда скончалась его мать, он обратился в службу крематория у святого Ганга в Бенаресе и, в соответствии с многовековым обычаем домохозяина, накормил много брахманов.

Запреты шастр предназначались для того, чтобы помочь свами преодолеть любые личностные ограничения. Шанкара и Шри Юктешвар полностью слились с Безличным Духом, им не нужна была никакая помощь правил. К тому же учителя иногда намеренно пренебрегают каноном для того, чтобы возвысить принцип над формой, ибо независимы от нее.

За исключением Священных Писаний, Шри Юктешвар читал мало. Тем не менее он был знаком с позднейшими открытиями и прочими успехами науки[105]. Блестящий собеседник, он наслаждался обменом мнениями со своими гостями на бесчисленные темы. Непринужденное остроумие и веселый смех гуру оживляли любую беседу. Часто пребывая серьезным, он никогда не был мрачен. "Чтобы искать Господа, вовсе не нужно искажать свое лицо, — говорил он, перефразируя Библию[106]. — Помните, что обретение Бога будет означать погребение всех скорбей".

Многие из философов, профессоров, юристов и ученых, приходя в первый раз, ожидали встретить ортодоксального приверженца религии. Высокомерная усмешка, проблеск забавной терпимости случайно выдавали, что вновь пришедшие ожидали не более чем нескольких набожных банальностей. Но поговорив со Шри Юктешваром и обнаружив его глубокое проникновение в их специальные области знания, гости уходили крайне неохотно.

Гуру обычно был вежлив и приветлив к гостям, его гостеприимство даровалось с чарующей сердечностью. Но закоренелые эгоисты получали иногда очень сильное потрясение. Они наталкивались либо на холодное равнодушие, либо на непреодолимое противодействие учителя — лед и сталь!

Один известный химик однажды скрестил шпаги с Шри Юктешваром. Он не допускал существования Бога, поскольку наука не открыла способов Его обнаружения.

— Итак, вам по необъяснимой причине не удавалось выделить Высшую Силу в пробирках! — взгляд учителя был суров. — Я рекомендую один неслыханный эксперимент: неослабно проследите за вашими мыслями в течение полных суток. Затем более не удивляйтесь отсутствию Бога.

Подобную же встряску получил и один прославленный ученый. С показным рвением он сотрясал ашрам знанием Священных Писаний. Полились звучные отрывки из Махабхараты, Упанишад[107] и бха-шъи (комментарии) Шанкары.

— Я жду, чтобы услышать вас, — сказал Шри Юк-тешвар вопрошающим тоном, как если бы царило молчание. Пандит был в недоумении. Гуру продолжал: — Цитат здесь было предостаточно, — слова учителя обрадовали меня, находившегося на почтительном расстоянии от посетителя. — Но какой оригинальный комментарий можете предложить вы, исходя из неповторимости собственной жизни? Какой священный текст вы усвоили и сделали сутью своего существа? Какими путями эти вневременные истины обновили вашу природу? Удовлетворяет ли вас пустое механическое повторение слов других людей?

— Я сдаюсь! — огорчение пандита было забавно. — У меня нет внутреннего осознания.

Может быть, в первый раз он понял, что умелая расстановка запятых не заполнит духовную пустоту.

"Эти безжизненные педанты уж слишком вымучены, — заметил гуру после того, как ушел один из подвергшихся каре. — Они считают философию милым интеллектуальным упражнением. Их возвышенные мысли заботливо огорожены от грубости внешней деятельности, от какой-либо жесткой внутренней дисциплины!"

В других случаях учитель подчеркивал бесполезность одного лишь книжного знания:

"Не воображайте, будто понимание является каким-то более крупным словарем, — замечал он. — Святые Писания полезны для стимуляции жажды внутреннего осознания, внутренней реализации, если медленно усваивать по строфе за определенный отрезок времени. Беспрестанное интеллектуальное изучение может привести к тщеславию, ложному удовлетворению и неусвоению знания".

Шри Юктешвар рассказал собственный эпизод наставления в Писаниях. Дело было в лесной обители в восточной Бенгалии, где он наблюдал за методикой известного учителя — Дабру Баллава. Его метод, одновременно простой и сложный, был распространен в древней Индии.

Дабру Баллав собрал учеников в уединенном месте, в лесу. Перед ними была открыта священная Бха-гавадгита. Полчаса они пристально смотрели на одну строфу, затем закрывали глаза. Протекало еще полчаса. Учитель давал краткое толкование. Не двигаясь, они медитировали еще час. Наконец гуру спросил:

— Вы поняли строфу?

— Да, господин, — рискнул заявить один.

— Нет, не совсем. Ищите духовную жизненность, что дала этим словам силу обновлять Индию век за веком.

Еще час прошел в молчании. Учитель распустил учеников и обратился к Шри Юктешвару:

— А вы знаете Бхагавадгиту?

— Нет, господин, не доподлинно, хотя мои глаза и ум пробегали по ее страницам много раз.

— Тысячи людей отвечали мне по-разному! — в улыбке мудреца было благословение. — Если заниматься внешним проявлением богатства Священного Писания, останется ли время для молчаливого внутреннего добывания бесценных жемчужин?

Шри Юктешвар направлял обучение учеников тем же интенсивным методом устремления в одно.

«Мудрость усваивается не глазами, а атомами. Если ваша уверенность в истине проникает не только мозг, но и все существо, вы можете скромно поручиться за ее смысл, — обескураживал он ученика,

имеющего тенденцию полагать, что книжное знание — необходимый шаг к духовной реализации. Затем продолжал: — Древние риши в одно изречение вкладывали столько глубины, что ученые комментаторы поясняют их в течение множества поколений. Бесконечные литературные споры — для ленивых умов. Какая из мыслей освобождает быстрее, как не та, что "Бог есть" или просто "Бог"?»

Но человек не легко возвращается к простоте. Для него редко существует простое "Бог", скорее — заученные напыщенности. Его эго льстит то, что он может показать эту эрудицию.

Люди, испытывавшие гордость от своего богатства или высокого мирского положения, в присутствии учителя могли в придачу к прочему имуществу приобрести скромность. В приморский дом в Пури однажды для беседы пришел местный судья, снискавший репутацию безжалостного. В его власти было вообще выселить нас из ашрама. Я предостерегал гуру о возможности такого деспотизма. Но он сел с непримиримым видом и не поднялся навстречу вошедшему посетителю. Слегка нервничая, я сидел у двери на корточках. Гость удостоился деревянного ящика, Шри Юктешвар не попросил меня принести стул. Явному ожиданию судьи, что его важность будет церемонно признана, не суждено было осуществиться.

Последовала метафизическая дискуссия. Гость пробирался на ощупь через неверные толкования Писаний. Вместе с ростом ошибок рос и его гнев:

— Знаете ли вы, что я лучше всех сдал экзамен на степень магистра искусств! — благоразумие оставило его, но кричать он еще мог.

— Господин судья, вы забываете, что это не ваш кабинет, — спокойно отвечал учитель. — Судя по наивным замечаниям, я полагаю, что ваша карьера в колледже не была заметной. Во всяком случае университетская степень совсем не связана с пониманием Вед. Святых не выпускают группами каждый семестр, как бухгалтеров.

Наступило жуткое молчание, и вдруг посетитель от сердца рассмеялся.

— Это моя первая встреча с судьей небесным, — сказал он.

Позже он официальным юридическим языком, очевидно, бывшим неотъемлемой частью его натуры, попросил принять его в ученики с "испытательным" сроком.

В некоторых случаях Шри Юктешвар и Лахири Махасая не поощряли "незрелых" учеников в желании присоединиться к Ордену Свами. "Ношение одежды цвета охры, когда человек еще не готов к познанию Бога, — утверждали они, — означает введение общества в заблуждение. Преждевременный отказ от некоторых внешних символов может повредить, ибо пробуждает гордыню. Если постоянно практиковать крия-йогу, отказ от материального обеспечит устойчивый, постепенный духовный прогресс".

Определяя важность человека, святой использует вечные критерии, весьма далекие от изменчивых мирских идеалов. Все человечество, столь разное в его собственных представлениях, в глазах учителя делится всего на два типа: невежды, не стремящиеся к Богу, и мудрецы, ищущие Его.

Гуру лично вникал в детали управления своим имуществом. Некоторые неразборчивые в средствах лица пытались овладеть его наследственной земельной собственностью. С твердой решимостью, и даже доводя дела до суда, Шри Юктешвар уходил от противников. Он подвергался этим мучительным испытаниям из желания не быть нищим гуру, бременем для учеников.

Финансовая независимость была единственной причиной непричастности моего прямолинейного учителя к хитростям дипломатии. Не в пример иным учителям, вынужденным льстить тем, кто их содержит, мой гуру был недоступен влиянию богатства, явному или скрытому. Я никогда не слышал, чтобы он когда-нибудь просил денег или хотя бы намекнул о них для какой-либо цели. Его домашнее обучение предлагалось свободно и бесплатно всем ученикам.

Однажды в ашрам Серампура явился один обнаглевший представитель суда. Нам с учеником по имени Канаи случилось при этом присутствовать.

Вручая Шри Юктешвару повестку, чиновник был настроен агрессивно:

— Вам будет полезно покинуть это жилище и вдохнуть чистый воздух помещения суда, — презрительно произнес он.

— Еще одно дерзкое слово, и вы будете на полу! — не смог удержаться я и приблизился с угрожающим видом.

— Негодяй! — вырвалось у Канаи. — Ты осмелился принести в этот святой ашрам богохульства? Но учитель встал на защиту обидчика:

— Не волнуйтесь попусту. Этот человек всего лишь выполняет свой законный долг.

Чиновник, изумленный столь разнородным приемом, сконфузившись, в двух словах извинился и исчез.

Удивительным было то, что учитель со столь пламенной натурой был весьма спокоен. К нему вполне подходило ведическое определение Божьего человека: "Нежнее цветка, где дело касается доброты, страшнее грома, где дело касается принципов".

В этом мире всегда существуют те, кто, по словам Браунинга, "не выносят света, ибо сами темны". Кто-то из посторонних время от времени бранил Шри Юктешвара за нанесение воображаемой обиды. Невозмутимый гуру обычно вежливо вслушивался, разбираясь внутри, нет ли в этом обличении доли истины. Эти сцены вызывают в моем уме одну из остроумных реплик учителя: "Некоторые люди стремятся стать выше, сняв голову другим!"

Неизменная выдержка святого выразительнее любой проповеди. "Долготерпеливый лучше храброго, и владеющий собою лучше полководца"[108].

Мне часто казалось, что мой величественный учитель вполне мог быть императором или воином, потрясающим мир, будь его разум сосредоточен на славе или мирских достижениях. Вместо этого он предпочел штурмовать те внутренние цитадели страстей и самовлюбленности, падение которых знаменует рост человека.

{mospagebreak}

 

— Пожалуйста, позвольте мне отправиться в Гималаи. Я надеюсь в ненарушаемом уединении достичь непрерывного божественного общения.

Я действительно однажды обратился с этими неблагодарными словами к учителю. Объятый одной из непредугадываемых иллюзий, время от времени посещающих поклоняющихся, я чувствовал растущее раздражение от обязанностей по ашраму и занятий в колледже. Некоторым оправданием явилось то, что я высказал эту просьбу всего после шести месяцев общения со Шри Юктешваром и еще не вполне разглядел истинную колоссальность его фигуры.

— Много горцев живет в Гималаях, и все же не обладают восприятием Бога, — медленно и просто ответил гуру. — Лучше искать мудрости у познавшего себя человека, чем у инертной горы.

Игнорируя явный намек учителя на то, что не какая-то гора, а он является моим учителем, я повторил просьбу. Шри Юктешвар не ответил, что я воспринял за согласие, — неопределенное, но удобное толкование.

Этим вечером в своем калькуттском доме я занимался подготовкой к путешествию. Завязав в одеяло несколько вещей, я припомнил такой же узел, тайком выброшенный из окна мансарды несколькими годами раньше, я и теперь удивился бы, узнав, что этот побег в Гималаи окажется неудачным. Первое время настроение было приподнято, ночью же от мысли, что покидаю гуру, я почувствовал тяжкие угрызения совести.

На следующее утро я разыскал пандита Бехари, профессора по санскриту в Шотландском церковном колледже.

— Господин, вы говорили мне о дружбе с выдающимся учеником Лахири Махасая. Дайте мне, пожалуйста, его адрес.

— Ты имеешь в виду Рама Гопала Музумдара? Я зову его "неспящим святым". Он всегда бодрствует и находится в экстатическом состоянии. Он живет в Ранбаджпуре, близ Таракешвара.

Поблагодарив пандита и немедленно сев в поезд на Таракешвар, я надеялся на одобрение неспящего святого занятий медитациями в уединении Гималаев. До меня дошли сведения, что друг Бехари получил озарение через много лет занятии крия-йогой в уединенных пещерах Бенгалии.

В Таракешваре я приблизился к знаменитой святыне. Индусы относятся к ней с таким же благоговением, как католики к святилищу Лурда во Франции. Много чудес исцеления случалось в Таракешваре, в том числе с одним из членов моей семьи.

"Я пробыла в храме неделю, — рассказала однажды моя старшая тетка, — соблюдая полный пост и молясь за выздоровление от одной хронической болезни твоего дяди Сарады. На седьмой день у меня в руках материализовалась какая-то трава! Сделав отвар из нее я дала его дяде. Болезнь сразу исчезла и более никогда не возвращалась".

Подойдя к святому месту поклонения Таракешва-ра, я не увидел на алтаре ничего кроме круглого камня. Такая форма камня, без начала и без конца, выражает Бесконечность. В Индии космические абстракции не чужды уму даже самого скромного крестьянина, и, действительно, люди Запада часто обвиняют его за то, что вся его жизнь наполнена абстракциями.

Настроение мое в тот момент было столь мрачным, что желание преклониться перед каменным символом не возникло: "Бога следует искать, — думал я, — лишь в душе".

Покинув храм, не преклонив колена, я быстро направился к отдаленному селению Ранбаджпур, совершенно не зная, куда идти. Мое обращение к прохожему за информацией заставило его впасть в длительное раздумье.

— Когда дойдешь до первого перекрестка, поверни направо и так и иди, — наконец произнес он пророчески.

Следуя совету, я пошел вдоль берегов канала. Спускалась тьма, окраины селения в джунглях наполнились лишь мерцающими светлячками да воем шакалов поблизости. Весьма призрачный лунный свет не давал никакой уверенности. Часа через два я остановился. Приятный звон коровьего колокольчика! После нескольких окликов ко мне, наконец, подошел крестьянин.

— Я ищу Рама Гопала Бабу.

— Такой человек в нашем селе не живет, — ответил он угрюмо. — Ты, наверное, какой-нибудь неудачливый ищейка?

Надеясь успокоить подозрение его обеспокоенного политикой ума, я взволнованно объяснил свое затруднительное положение, и он гостеприимно отвел меня к себе домой.

— Ранбаджпур отсюда далеко, — заметил он, — у перекрестка тебе надо было повернуть налево, а не направо.

"Мой прежний советчик, — подумал я с досадой, — явно был грозой для путешественников". Вкусно поужинав неочищенным рисом, чечевицей дал и кари из картофеля с бананами, я удалился в маленькую хижину, расположенную рядом со двором. Вдали пели крестьяне под шумный аккомпанемент барабанов мриданга[109] и цимбал. Сон был неважный, и я глубоко молился, чтобы быть направленным к уединенному йогу Раму Гопалу.

С первым светом утренней зари, проникшим в щели моей темной комнаты, я отправился в Ранбаджпур, устало тащась через кучи сухой глины, мимо срезанных серпом колючих растений. Встречающиеся периодически крестьяне неизменно говорили, что цель всего в какой-нибудь кроша"[110]. Через шесть часов солнце победоносно проследовало от горизонта до зенита, но я начал чувствовать, что вечно буду в одной кроша от Ранбаджпура.

После обеда миром моим все еще было бесконечное рисовое пол«. Нещадный, смертельно изнуряющий жар лился с небес. Когда ко мне неспешным шагом приблизился какой-то человек, я едва осмелился произнести обычный вопрос, чтобы не вызвать монотонного: "Как раз кроша".

Незнакомец остановился рядом со мной. Он был худощав, невысокого роста и ничто в нем не производило особого впечатления, за исключением пары темных глаз необычайной проницательности.

— Я собирался покинуть Ранбаджпур, но твои намерения были добрыми, и я подождал тебя. — Он погрозил пальцем перед моим изумленным

Разве ты недостаточно умен, чтобы не понять, что, незваный, ты мог свалиться мне как снег на голову? Этот профессор Бехари не имел права давать моего адреса.

Считая излишним называть себя в присутствии этого учителя, несколько уязвленный таким приемом, я стоял, не говоря ни слова. Внезапно он сделал следующее замечание:

— Скажи-ка, где, по-твоему, Бог?

— Ну, Он во мне и повсюду! — ответил я, сбитый с толку, что, несомненно, было видно по лицу.

— Все проникает, а? — удовлетворенно рассмеялся святой. — Тогда почему же, молодой человек, ты не склонился вчера перед Бесконечным в каменном символе в Таракешварском храме?[111] Твоя гордыня была наказана неверным советом прохожего, не обремененного пониманием четкой грани между левым и правым, что обернулось определенными неудобствами.

Я искренне согласился, пораженный, что всевидящее око сокрыто в неприметном теле рядом со мной. От йога исходила целительная сила, я был вмиг освежен в этой палящей жаре.

— Поклоняющийся думает, что его путь к Богу единственный, — сказал он мне. — Йога, с помощью которой божественное проявляется внутри, несомненно, высший путь, — так говорил нам Лахири Ма-хасая. Но, открывая Бога внутри, мы осознаем Его во вне. Святыни в Таракешваре и в других местах справедливо почитаются как знаменитые центры духовной силы.

Строгость святого пропала, глаза его сочувственно потеплели. Он похлопал меня по плечу.

— Юный йог, ты, я вижу, убегаешь от своего учителя. У него есть все, что тебе нужно, ты должен к нему вернуться. Горы не могут быть~твоим гуру, — Рам Гопал повторил ту же мысль, что выразил Шри Юктешвар при нашей последней встрече. — Учителя не связаны космическим принуждением ограничивать место своего пребывания. — Собеседник игриво взглянул на меня. — Индийские Гималаи и Тибет не обладают никакой монополией на святых. Та истина, которую человек не старается найти внутри себя, не откроется от перемещения тела в разных направлениях. Как только набожный человек готов идти хоть на край света за духовным просвещением, его гуру появляется рядом.

Я молча согласился, припомнив свою молитву в Бенаресской обители, за которой последовала встреча со Шри Юктешваром на безлюдной улочке.

— Можешь ли ты иметь маленькую комнатку, где мог бы закрыть дверь и быть один?

— Да, — мне подумалось, что этот святой переходит от общего к частному с приводящей в замешательство скоростью.

— Это и есть твоя пещера, — он одарил меня озаряющим взглядом. — Это и есть твоя святая гора. Там-то ты и найдешь Царство Божие.

Его простые слова в один миг изгнали одержимость Гималаями, всю жизнь преследовавшую меня. В рисовом поле под палящим от зноя солнцем я пробудился от грез о вечных снегах.

— Молодой человек, твоя божественная жажда похвальна. Я чувствую к тебе большую любовь. — Рам Гопал взял меня за руку и повел к причудливой деревушке. Глинобитные дома, покрытые кокосовыми листьями, над входом были скромно украшены свежими тропическими цветами.

Святой посадил меня на затененный помост из бамбука в своей маленькой хижине. Подав подслащенного лимонного сока и кусок твердого леденца, он пошел во внутренний дворик и сел в позу лотоса. Часа через четыре, выходя из медитации, я открыл глаза и увидел, что монолитная фигура йога все еще была неподвижной. Но когда мой желудок остро напомнил о хлебе насущном, Рам Гопал обратился ко мне:

— Я вижу, ты проголодался, — сказал он. — Еда скоро будет готова.

В глиняной печи, во дворике, был разожжен огонь. Скоро на большом листе банана были поданы рис и дал. Хозяин любезно отказался от помощи в приготовлении пищи. "Гость — это Бог" — эта индийская поговорка с незапамятных времен внушала благоговейное почтение. Позже, во время множества путешествий по миру, мне было приятно видеть, что подобное же отношение к посетителям проявляется в сельской местности многих стран. В городах же величие гостеприимства принижается  избытком  посторонних лиц.

Толпы людей казались чем-то смутным и далеким, когда я сидел на корточках около йога в маленькой деревушке, затерянной в джунглях. Хижина, озаренная мягким светом, казалась таинственной. Рам Гопал приспособил мне под постель несколько дырявых одеял на полу, а сам сел в позе лотоса на соломенную циновку. Потрясенный его духовным обаянием, я отважился на просьбу:

— Господин, почему бы вам не даровать мне са-мадхи?

— Дорогой, я был бы рад передать божественный контакт теперь же, но не мне делать это, — святой взглянул на меня полузакрытыми глазами. — Твой учитель скоро одарит тебя этим опытом. Тело твое еще не настроено на нужный лад. Как маленькая лампочка не может выдержать чрезмерно высокое напряжение, так и твои нервы пока не готовы для космического тока. Если б я ныне передал бесконечный экстаз, ты воспламенился бы так, как если бы каждая клетка тела оказалась в огне. Ты просишь.у меня озарения, — продолжал йог задумчиво, — а я удивляюсь, как такой незаметный человек, как я, с теми незначительными медитациями, что я проделал, преуспел в приятности Богу, и что такого ценного представляю я в Его глазах в конечном счете.

— Господин, разве вы не искали Бога долгое время?

— Я не много сделал. Бехари, должно быть, рассказывал тебе кое-что из моей жизни. Двадцать лет я занимал скрытый грот, медитируя по восемнадцать часов в сутки. Потом перешел в более недоступную пещеру и оставался там двадцать пять лет, вступая в йоговское единение по двадцать часов в сутки. Во сне я не нуждался, ибо всегда был с Богом. Тело больше отдыхало в абсолютном покое сверхсозерцания, чем это могло быть в частичном покое обычного бессознательного состояния. Мышцы во сне расслабляются, но сердце, легкие и система кровообращения работают постоянно, не имея отдыха. В сверхсознании внутренние органы остаются в состоянии временно приостановленной живости, электризуемой Космической энергией. Благодаря этому годами я находил сон ненужным. Настанет время, когда и ты будешь обходиться без сна, — добавил он.

— Вот это да, вы медитировали так долго и все же не уверены в благосклонности Господа! — я в изумлении уставился на него. — Что же тогда сказать о нас, ничтожных смертных?

— Ну разве ты не видишь, что Бог — это сама вечность? Предполагать, будто Его можно познать за сорок пять лет медитаций, — это, пожалуй, нелепо. Но Бабаджи уверяет нас, что даже незначитеьное количество медитаций помогает освободиться от ужасного страха смерти и будущего после нее. Не устанавливай духовный идеал на маленькой горке, но прицепи его к звезде безграничного божественного достижения. Если ты трудишься упорно, то будешь там.

Увлеченный этой перспективой, я попросил у него еще слов просвещения. Он рассказал чудесную историю о своей первой встрече с гуру Лахири Махасая — Бабаджи[112]. К полуночи Рам Гопал смолк, и я улегся на одеяла. Закрыв глаза, я увидел вспышки молнии, обширное пространство внутри меня было камерой расплавленного света. Открыв глаза, я обнаружил то же ослепительное сияние. Комната обратилась в часть бесконечного свода, созерцаемого мною внутренним зрением.

— Ты почему не спишь? — спросил йог.

— Господин, как я могу спать, если сверкают молнии и при закрытых, и при открытых глазах?

— Ты благословен иметь этот опыт: духовные излучения нелегко увидеть, — святой прибавил несколько ласковых слов.

На заре Рам Гопал дал леденцов и сказал, что мне следует уходить.

Мне так не хотелось расставаться с ним, что глаза были полны слез.

— Я не позволю, чтобы ты ушел без подарка, — нежно сказал йог, — и что-нибудь для тебя сделаю.

Он улыбнулся и пристально посмотрел на меня. Я стоял на земле как вкопанный, покой мощным потоком устремился через шлюзы моих глаз. Возникло ощущение мгновенного исцеления от боли в спине, много лет с перерывами беспокоившей меня.

Обновленный, омытый в море светлой радости, больше не плача, коснувшись стоп святого, я вошел в джунгли, прокладывая путь через тропические сплетения, пока не достиг Таракешвара.

Там я предпринял второе паломничество к знаменитой святыне и простерся перед ее алтарем. Круглый камень во внутреннем взоре расширился, пока не стал космическими сферами, кольцо в кольце, ряд за рядом, — во всем этом ощущалось присутствие Бога.

Час спустя я удачно сел на поезд до Калькутты. Путешествие окончилось, но не в величественных горах, а в гималайски величественном присутствии моего учителя.

{mospagebreak}

 

— Вот и я, гуруджи, — робость говорила за меня красноречивее всяких слов.

— Пойдем-ка на кухню и найдем что-нибудь поесть. — Поведение Шри Юктешвара было столь же естественно, как если бы мы расставались на какие-нибудь часы, а не дни.

— Учитель, я, должно быть, огорчил вас, внезапно оставив свои обязанности; мне кажется, что разгневал вас.

— Нет, конечно, нет! Гнев возникает только от несбывшихся желаний. Я ничего не жду от других, так что их действия не могут противостоять моим желаниям. Я не стал бы использовать тебя в своих целях и счастлив только твоим собственным настоящим счастьем.

— Учитель, о божественной любви говорят туманно, но сегодня в вашем ангельском облике я в самом деле вижу ее конкретный пример! В миру отец не легко прощает сына, если тот оставляет родительское дело без предупреждения. А вы не проявляете ни малейшего раздражения, хотя, конечно, я поставил вас в большое затруднение, оставив многие дела недоделанными.

Мы посмотрели друг на друга, у обоих глаза наполнились слезами. Волна блаженства поглотила меня. Я сознавал, что Господь в образе моего гуру преобразовал маленькие порывы сердца в неограниченные просторы космической любви.

Через несколько дней, утром, войдя в пустую гостиную, я собирался медитировать, но непокорные мысли не разделяли этого похвального намерения. Они бросались врассыпную, как птицы перед охотником.

— Мукунда! — прозвучал голос Шри Юктешвара с дальнего балкона.

"Учитель всегда советует мне медитировать, — внутренне взбунтовавшись, проворчал я про себя, — и не должен меня беспокоить, зная, зачем я вошел в эту комнату".

Он снова позвал меня, я же упрямо молчал. На третий раз в тоне его был упрек.

— Учитель, я медитирую! — воскликнул я протестующе.

— Я знаю, как ты медитируешь, — отозвался гуру. — Твой ум рассеян, как листья в бурю! Иди сюда!

Отчитанный и разоблаченный, я с досадой направился к нему.

— Бедный мальчик, горы не могли дать тебе того, чего ты хотел, — учитель говорил ласково, пытаясь утешить меня. Его спокойный взор был неизмеримо глубок. — Желание твоего сердца осуществится.

Шри Юктешвар редко говорил загадками, и я был сбит с толку. Что он имеет в виду? Он слегка шлепнул меня по груди над сердцем. Тело стало неподвижно, как будто какой-то огромный магнит извлек дыхание из легких. Душа и ум, сразу лишившись их физических оков, устремились наружу изо всех пор тела, как текущий, пронизывающий свет. Плоть как бы омертвела, но я остро осознавал, что никогда прежде не был по-настоящему жив. Ощущение собственной личности не было больше узко ограничено телом, но обнимало окружающие атомы. Люди на дальних улицах, казалось, тихо двигались по моей собственной отдаленной периферии. Корни растений и деревьев виднелись сквозь затуманенную прозрачность почвы, я различал, как внутри них течет сок.

Все окрестности раскрывались передо мной; мое обычное плоскостное зрение, сменившись на объемное, воспринимало все одновременно. Затылком я видел людей, гуляющих вдали по Рэй Гхат-лейн, при этом заметив и нетерпеливо приближавшуюся белую корову. Когда она дошла до открытой калитки ашрама, я видел ее как обычными физическими глазами, когда же она прошла за кирпичную стену, я все еще ясно видел ее.

Все предметы, находившиеся в поле панорамного видения, мерцали и вибрировали, как быстро движущиеся кадры кинокартины. Мое тело, тело учителя, двор с колоннами, мебель и пол, деревья и солнечное сияние вдруг неистово затрепетали, пока все не расплылось в светящееся море, в точности как кристаллы сахара, брошенные в стакан воды, растворяются при размешивании. Объединяющий свет перемешался с формами материализации, эти метаморфозы открывали закон причин и следствий в творении.

Океан счастья хлынул в мою спокойную душу. Я осознал, что Дух Божий — это неисчерпаемая радость, тело Его — неисчислимые ткани сплетения

света. Усиливающееся блаженство начало охватывать города, континенты, землю, солнечную и звездные системы, тонкие туманности и плывущие вселенные. Весь космос, мягко сияющий, как город, видимый ночью издалека, мерцал в бесконечности моего существа. Ослепительный свет за резко очерченными контурами земного шара несколько ослаблялся у самых дальних краев, где виднелось мягкое, не уменьшающееся сияние. Оно было неописуемо тонким, планетарные картины были образованы из более плотного света[113].

Божественное распространение лучей, изливающихся из Вечного Источника, разгораясь в галактики, видоизменялось невыразимыми аурами. Снова и снова я видел, как созидающие сияния уплотняются в созвездия, а затем растворяются в полосы прозрачного пламени. Секстиллион миров переходил в прозрачное сияние, а затем огонь заливал небесные сферы. Состояния эти ритмично чередовались.

Я осознал неземной центр как некое место интуитивного восприятия в своем сердце. Излучающийся блеск истекал из моего центрального ядра к каждой части вселенской структуры. Блаженная, текучая, как ртуть, амрита (нектар бессмертия) пульсировала во мне. Я слышал созидающий голос Бога, звучавший как Аум[114], вибрацией космического мотора.

Внезапно дыхание возвратилось в легкие. С почти невыносимым разочарованием я понял, что бесконечность, необъятность утрачена. Я снова ограничен смирительной клеткой тела, не легко приспосабливаемой к духу. Как заблудшее дитя, убежал я из дома — из макрокосма и заключил себя в жалком микрокосме.

Гуру неподвижно стоял передо мной. Я было собрался припасть к его святым стопам в благодарности за дарованный опыт космического сознания, которого так долго и страстно жаждал, но он удержал меня, просто и спокойно сказав:

— Не надо пьянеть от экстаза. В миру у тебя еще много работы. Пойдем-ка подметем пол на балконе, а потом погуляем у Ганга.

Понимая, что учитель обучал меня тайне гармоничной жизни, я принес веник. Душа должна простираться над космическими безднами, в то время как тело выполняет свои повседневные обязанности.

Когда мы позже отправились на прогулку, я все еще был объят несказанным восторгом, видя наши тела как две картины, движущиеся по дороге у реки, сущность которых составлял один лишь свет.

— Это Дух Божий активно поддерживает всякую формуй силу во вселенной, тем не менее он транс-цендентен и находится в стороне, в блаженной несотворенной пустоте за пределами миров вибраторных явлений[115], — объяснил учитель. — Те, кто достиг самопознания на земле, ведут подобное двойственное существование. Сознательно выполняя здесь работу, они, однако, погружены во внутреннее блаженство. Господь сотворил всех людей из безграничной радости Своего собственного существа. Хотя они мучительно стеснены телом, Бог знает, что души, сотворенные по Его подобию, в конце концов поднимутся над всеми отождествлениями чувств и вновь соединятся с Ним.

Космическое видение оставило много неизгладимых из памяти уроков. Ежедневно останавливая поток мыслей, я смог добиться освобождения от иллюзии, что я — это тело, масса из мяса и костей, бредущая по твердой почве — материи; поняв, что дыхание и беспокойный ум подобны бурям, вздымающим океаны света до образования волн, соответствующих материальным_формам — земли, неба, людей, животных, птиц и деревьев. Не может быть никакого восприятия Бесконечного как Единого Света, если не утихомирить эти бури.

Как только успокаивались эти два природных буйства, я созерцал многочисленные волны творения, слитые в одно светящееся море, точно так же, как волны океана, когда бури стихают, безмятежно растворяются во всеобщем единстве.

Учитель дарует божественный опыт космического сознания, когда его ученик посредством медитаций укрепил разум до такой степени, что безбрежные перспективы не могут раздавить его. Этот опыт ни в коем случае нельзя передать просто через интеллектуальную готовность или умственную восприимчивость человека. Только достаточное расширение сознания практикой йоги и благоговейной бхакти может подготовить ум к восприятию вездесущего освобождающего шока.

С естественной неизбежностью Он приходит к искреннему поклоняющемуся, пылкое желание которого начинает притягивать Бога с непреодолимой силой. Господь притягивается магнетическим пылом стремящегося в сферу его сознания в плане Космического Видения.

Впоследствии я написал стихотворение "Самад-хи", пытаясь передать великолепие космического состояния:

Исчезли завесы света и тени, Рассеялся скорби туман, Унеслись все зори мимолетной радости, Исчез туманный мираж чувств.

Любовь, ненависть, здоровье, болезнь, жизнь, смерть: На экране двойственности погибли эти ложные тени. Бурю майи успокоил магический жезл сверхинтуиции. Вселенная — забытый сон — таится в подсознании, Прошлого, настоящего, будущего более нет для меня. Планеты, звезды, туманности, Земля, Вулканические взрывы катаклизмов судного дня, Литейная печь творения,

Ледники безмолвных рентгеновских лучей, жгучие потоки электронов,

Мысли всех людей, прошлое, настоящее, грядущее,

Каждый листик травы, я сам, человечество,

Каждая частица вселенской пыли,

Гнев, жадность, добро, зло, спасение, вожделение —

Я испил все, преобразуя

В безбрежном океане крови собственной сущности.

Затаенная радость, часто раздуваемая медитацией,

Ослепляя мои полные слез глаза,

Вспыхнула бессмертным пламенем блаженства,

Поглотила мои слезы, мое тело, меня всего.

Ты — я, я — Ты, Знающий, Познаватель, Познаваемое — в Едином!

Покойный, непрерывный трепет, вечная жизнь, вечно новый мир.

Дарующее невообразимое счастье превыше любых ожиданий блаженство самадхи\

Не умственный эфир,

Где я Космический Зритель,

Не бессознательное состояние, из которого нельзя вернуться по своей воле, —

Самадхи расширяет область моего сознания

За пределы смертного остова (тела)

До самой дальней границы вечности.

Где я — космическое море —

Наблюдаю, как плавает во мне маленькое "эго".

Слышны шорохи подвижных атомов.

Темная земля, горы, долины.

Смотри-ка! Ведь это расплавленная жидкость!

Текучие моря превращаются в дымку, чудесно раскрывая ее завесы,

Раскрыты океаны — сияющие электроны,

Пока с последним звуком космического барабана[116]

Более грубый свет не преобразуется в вечные лучи все-проникающего блаженства.

Из радости я пришел, для радости я живу, в священной радости я растворился.

Океан разума, Я пьет все вибрации творения.

Четыре завесы твердого, жидкого, пара и света снимаются должным образом.

Я во всем входит в Великое Я.

Ушли навсегда перемещающиеся мерцающие тени смертной памяти,

Нет ни пятнышка на моем умственном небе —

Внизу, впереди и высоко вверху. Вечность и Я — один объединенный луч. Я, крошечный пузырек смеха, — стал Морем Самого Веселья.

Шри Юктешвар научил меня, как вызывать это блаженное состояние по своей воле, а также, как передавать его другим[117], если их каналы интуиции достаточно развиты.

Месяцами я пребывал в экстатическом единении понимания — вот почему Упанишады говорят, что Бог — это раса, то есть "вкуснейший". Однажды утром я задал учителю задачу:

— Господин, мне хотелось бы знать, когда же я найду Бога?

— Ты уже нашел Его.

— О нет, я так не думаю!

— Я уверен, что ты не ожидаешь увидеть некую почтенную личность, украшающую собой трон в каком-то незараженном уголке космоса! — гуру улыбался. — Однако, я вижу, ты воображаешь, что обладание чудесными силами и есть знание Бога. Нет. Можно обладать властью над всей вселенной и тем не менее обнаружить, что все-таки Господь ускользает. Духовный прогресс следует измерять не внешними силами, но только глубиной блаженства при медитации. — Вечно новая радость — это Бог! Он неисчерпаем, если твои медитации будут длиться годами, Он будет занимать тебя с бесконечной изобретательностью. Подобные тебе поклонники, нашедшие путь к Богу, никогда не подумают променять Его на любое другое счастье. Он соблазнителен, Он вне всякой конкуренции. Как быстро мы устаем от земных удовольствий! Желание материального бесконечно, человек никогда не бывает вполне удовлетворен и преследует одну цель за другой. Это что-то, чего он ищет, и есть Господь, Который только и может даровать прочную радость. Внешние стремления изгоняют нас из внутреннего дома. Они предлагают ложные удовольствия, которые лишь выдают себя за счастье души. Потерянный рай быстро обретается вновь с помощью божественной медитации. Поскольку Бог — это неожиданное и вечно новое, мы никогда не устанем от Него. Можем ли мы пресытиться восхитительно разнообразным вечным блаженством?

— Учитель, теперь я понимаю, почему святые называют Бога непостижимым. И вечной жизни не хватило бы, чтобы постичь Его.

— Это верно, но Он же близкий и родной. После того как ум очищен от чувственных преград крия-йогой, медитация дает двоякое доказательство Бога. Вечно новая радость — это свидетельство Его существования, проникающее в каждый наш атом. Кроме того, в медитации человек обретает Его мгновенное руководство, Его точный ответ на любое затруднение.

— Гуруджи, вы решили мою проблему, — благодарно улыбнулся я. — Теперь я понимаю, что нашел Бога, ибо всякий раз, когда радость медитации неосознанно возвращалась в часы деятельности, я неуловимо мягко направлялся на верный путь во всем, до мелочей.

— Человеческая жизнь исполнена скорби, пока мы не знаем, как прийти в соответствие с боже.ствен-ной волей, верный курс которой часто неприемлем для эгоистического интеллекта, — сказал учитель. — Лишь Бог может дать безошибочный совет. Кто, как не Он, несет бремя космоса?

{mospagebreak}

 

— Учитель, эти шесть огромных кочанов капусты я вырастил своими руками, следя за их ростом с заботливостью матери, кормящей ребенка. — Выразившись столь церемонно, я преподнес ему корзину с овощами.

— Спасибо! — благосклонно улыбнулся Шри Юк-тешвар. — Пусть капуста полежит в твоей комнате, завтра она мне понадобится для приготовления специального обеда.

Я только что прибыл в Пури[118], чтобы провести летние каникулы с гуру в его приморском ашраме. Симпатичный маленький приют в два этажа, построенный учителем и его учениками, выходил на Бенгальский залив.

На следующее утро я проснулся рано, освеженный соленым морским ветерком и чарующей тишиной ашрама. Меня призвал мелодичный голос Шри Юк-тешварагВзглянув на взлелеянную мною цветную капусту, я аккуратно уложил ее под кроватью.

— Пойдем-ка на пляж.

Учитель шел во главе, а я и несколько учеников шли за ним разрозненной группой. Оглядев нас критически, он сказал:

— Когда гуляют наши западные братья, они обычно получают удовлетворение в согласии. А ну-ка, маршируйте в два ряда, нога в ногу друг с другом. — Шри Юктешвар наблюдал, как мы повиновались. — Ходит мальчиков отряд, все шагают дружно в ряд, — декламировал он.

Я не мог не восхищаться легкостью, с которой учитель был в состоянии поспевать за живым шагом учеников.

— Стой! — учитель вопросительно посмотрел на меня. — Ты не забыл запереть дом с черного хода?

— Думаю, что нет.

Шри Юктешвар помолчал несколько минут с затаенной улыбкой.

— Нет, забыл, — сказал он наконец. — Созерцание божественного не оправдывает небрежность. Ты не выполнил свой долг по охране ашрама и должен быть наказан. — Когда он прибавил: — Из твоих шести растений скоро останется только пять, — я подумал, что он как-то непонятно шутит.

По команде учитедя~мы развернулись кругом и пошли маршем, пока не приблизились к дому.

— Постой-ка, Мукунда, взгляни на дорогу, что за оградой слева от нас. Сейчас там появится человек, который будет орудием твоего наказания.

Столь непостижимое замечание раздосадовало меня. Вскоре на дороге показался крестьянин. Он забавно приплясывал, раскинув руки. Почти онемев от любопытства, я не отрывал глаз от этого веселого представления. Когда человек подошел к тому месту дороги, где должен был исчезнуть из виду, Шри Юктешвар сказал, что теперь он вернется.

Крестьянин вдруг изменил направление и подошел к ашраму с тылу. Пройдя по полосе песка, он вошел в здание через черный ход: я действительно оставил его незапертым» как и сказал гуру. Человек скоро вышел с одним из бесценных кочанов цветной капусты. Теперь он шагал представительно, преисполненный достоинством обладания.

Разыгрывающийся фарс, в котором мне была отведена роль изумленной жертвы, привел меня в замешательство, но не настолько, чтобы в негодовании не броситься в погоню. Я уже было направился к дороге, когда учитель, буквально сотрясаясь от смеха, отозвал меня обратно.

— Этот несчастный сумасшедший жаждал цветной капусты, — пояснил он в паузах между взрывами смеха. — Я подумал, что будет справедливо, если он получит одно из твоих столь плохо оберегаемых растений!

Я бросился в свою комнату, где обнаружил, что вор, навязчивой идеей которого были, по-видимому, овощи, оставил в полной неприкосновенности золотые кольца, часы, деньги, лежавшие открыто на одеяле. Вместо этого он залез под кровать, где, движимый особой страстью, раздобыл один из кочанов цветной капусты, лежавших совершенно скрытыми от чужих глаз.

В тот вечер я попросил Шри Юктешвара разъяснить этот инцидент, в котором, по-моему, некоторые моменты сбивали с толку. Гуру медленно покачал головой:

— Когда-нибудь ты поймешь это. Наука скоро откроет многие из таких скрытых законов.

Когда чудеса радио вскоре обрушились на изумленный мир, я вспомнил предсказание учителя. Вековые понятия о времени и пространстве были опровергнуты, не осталось ни одной крестьянской хижины, которая не смогла вместить Лондон или Калькутту! Границы разума расширились от неоспоримого доказательства одного из аспектов вездесущности человека.

"Сюжет" комедии с цветной капустой легче понять через аналогию с радио[119]. Учитель был идеальным человеческим радио. Мысли — не что иное, как очень тонкие вибрации, движущиеся в эфире. Как чувствительный радиоприемник из тысяч разных программ, несущихся со всех сторон, ловит желаемый музыкальный номер, так и гуру воспринял определенную мысль — мысль из множества различных мыслей радиостанций человеческой воли. О простом желании крестьянина ему стало известно по пути на пляж, не раньше, и он решил удовлетворить это желание. Божественное око Шри Юктешвара обнаружило этого человека вытанцовывающим на дороге еще до того, как он стал видим учениками. То, что я забыл запереть дверь ашрама, было для учителя подходящим оправданием для лишения меня одного из бесценных растений.

Таким образом, выступив в роли приемника, Шри Юктешвар, действуя через свою мощную волю как передатчик, стал посылать информацию. В этой роли он успешно вернул крестьянина и отвел в мою комнату за одним из кочанов цветной капусты.

Интуиция — это руководство души, естественно проявляющееся у человека в те мгновения, когда его ум спокоен. Почти у каждого был случай необъяснимо точного "предчувствия", почти каждый успешно передавал свои мысли другому.

Ум человека, свободный от помех, вызванных неспокойствием, через антенну интуиции может осуществлять все функции сложной радиоаппаратуры — как принимать, так и посылать, а также отстраиваться от нежелательных мыслей. Как мощность радио зависит от потребляемого тока, так и человеческое радио возбуждается в соответствии с величиной силы воли, которой обладает данный индивидуум.

Все мысли вечно вибрируют в космическом пространстве. Благодаря глубокой концентрации учитель в состоянии раскрыть любые мысли — живого или мертвого. Мысли постоянно находятся во вселенной, а не в индивидууме, истину нельзя создать, ее мржно лишь осознать. Любая ошибочная мысль является результатом несовершенства человеческого различения в большей или меньшей степени. Цель йоговского учения — успокоить ум, чтобы он без искажений мог отражать Божественный Голос, присущий вселенной.

Радио и телевидение вмиг переносят разные звуки и изображения далеких людей к семейным очагам миллионов; это первые слабые намеки науки на то, что человек — это всепроникающий Дух. Не тело, прикованное к какой-то точке пространства, но безбрежный Дух, который мелкое я тщетно пытается ограничить весьма варварскими методами.

"Еще могут обнаружиться очень странные, весьма удивительные и, казалось бы, весьма невероятные феномены, которые, будучи раз установлены, удивят нас не более, чем теперь мы удивляемся всему тому, что сделала наука за последнее столетие, — заявил лауреат Нобелевской премии в области физиологии Шарль Робер Рише[120]. — Предполагается, что явления, которые мы теперь принимаем, не вызывают нашего удивления потому, что они понятны. Но не в этом дело. Если они нас не удивляют, то не потому, что понятны, а потому, что знакомы, так как если бы нас удивляло то, что непонятно, мы бы удивлялись всему — падению камня, брошенному в воздух, желудю, становящемуся дубом, ртути, расширяющейся при нагревании, железу, притягиваемому магнитом...

Сегодняшняя наука легковесна... Те удивительные истины, которые откроют наши потомки, даже ныне окружают нас, уставились, так сказать, нам в глаза; и все же мы их не видим, даже недостаточно сказать, что мы их не видим: мы не желаем их видеть, ибо едва обнаруживается какой-нибудь неожиданный или непривычный факт, как мы стараемся подогнать его под банальные рамки уже приобретенного знания и негодуем, если кто-нибудь осмеливается продолжить эксперименты".

Через несколько дней после того как у меня столь невероятным образом украли цветную капусту, произошел забавный случай. Мы никак не могли найти керосиновую лампу. Будучи недавно свидетелем всеведущего прозрения гуру, я полагал, что он обнаружит ее, так как определить местонахождение лампы для него — детская игра.

Учитель понял, чего я жду, и с напускной серьезностью опросил всех обитателей ашрама. Один юный ученик сказал, что он брал лампу, чтобы сходить к колодцу на задний двор.

— Поищите лампу у колодца, — весомо произнес Шри Юктешвар.

Я бросился туда и, увидев, что лампы нет, уныло вернулся. Гуру весело смеялся, нисколько не сожалея о моем разочаровании.

— Очень жаль, что не смог направить тебя к исчезнувшей лампе, я не предсказатель судьбы! — и, вращая глазами, добавил: — И даже не Шерлок Холмс!

Я понял, что учитель не стал бы проявлять силы по незначительному поводу или для того, чтобы что-то доказать сомневающимся.

Шли недели, полные радости. Шри Юктешвар задумал религиозную процессию. Он попросил меня провести учеников через город и пляж Пури. День празднества (день летнего солнцестояния) начался сильной жарой.

— Гуруджи, как можно провести босых учеников через обжигающие огнем пески? — спросил я в отчаянии.

— Сообщу тебе один секрет, — ответил учитель. — Господь пошлет зонтик из туч, и все вы пройдете с полным комфортом.

Я с радостью организовал процессию, наша группа вышла из ашрама со знаменем Сатсанга[121]. Нарисованное Шри Юктешваром, оно несло на себе символ единого глаза[122], всевидящего ока интуиции.

Не успели мы выйти из дома, как участок неба над нашими головами, как по волшебству, затянулся тучами. К удивлению окружающих, прошел небольшой дождь, увлажнив улицы городка и охладив пылающее морское побережье.

Редкие освежающие капли дождя падали с неба в течение всех двух часов парада. Как раз в тот момент, когда наша группа вернулась в ашрам, и тучи, и дождь бесследно исчезли.

— Видишь, как Бог нам сочувствует, — сказал учитель, когда я выразил ему признательность. — Господь отзывчив ко всем и трудится для всех. Точно так же, как Он по моей просьбе послал дождь, также осуществляет Он любое искреннее желание преданного поклоняющегося. Люди редко осознают, как часто бывает внимателен Бог к их молитвам. Он беспристрастен, но прислушивается ко всякому, кто доверчиво обращается к Нему. Дети Его всегда безо всяких сомнений должны верить в нежную доброту их вездесущего Отца[123].

Шри Юктешвар отмечал четыре праздника в год — в дни весеннего и осеннего равноденствия и летнего и зимнего солнцестояния, — на которые отовсюду стекались ученики. Зимнее солнцестояние отмечалось в Серампуре. Первый такой праздник, на котором присутствовал я, навсегда принес мне благословение учителя.

Он начался утром с босоногой процессии по улицам. Нежные религиозные песни звучали голосами сотни учеников, несколько музыкантов играли на флейтах и кхол картааах (барабаны и цимбалы). Толпа энтузиастов, радуясь тому, что наши звучные восхваления благословенного имени Господа оторвали их от прозаичных занятий, усыпала путь цветами. Длинный поход закончился во дворе жилища. Там мы окружили гуру, тогда как ученики с верхних балконов осыпали нас цветами.

Множество гостей поднялись наверх получить пудинг из чанна и апельсинов. Я направился к группе братьев-соучеников, что были в этот день поварами. Пищу для таких собраний надо было готовить под открытым небом в больших котлах. Сделанные наскоро кирпичные печи, топившиеся дровами, дымили, вызывая слезы, но мы весело смеялись за работой. Религиозные праздники в Индии никогда не считались обременительными, каждый набожный человек принимает в них участие деньгами, рисом, овощами или личными услугами.

Учитель вскоре оказался среди нас, наблюдая за множеством деталей проведения праздника. Занятый все время, он не отставал от энергичных юных учеников.

На втором этаже происходил санкиртан[124] в сопровождении фисгармонии и кхол карталов. Юктешвар оценивающе прислушивался, у него был тонкий музыкальный слух.

— Они же поют не в той тональности! — Учитель оставил поваров и присоединился к артистам. Мелодия послышалась вновь, на этот раз в точном воспроизведении.

Сама Веда содержит самые ранние письменные работы в области музыкальной науки. В Индии музыка, равно как и живопись, и сценическое искусство, считается божественным искусством. Брахма, Вишну, Шива — вечная Троица — были первыми музыкантами. В Писаниях сказано, что Божественный танцор Шива в Его аспекте Натараджа разработал бесчисленные виды ритмов в Своем космическом танце вселенского творения, сохранения и разрушения, тогда как Брахма отбивал такт на звонких цимбалах, а Вишну ударял в священный барабан мриданга.

Сарасвати — богиня мудрости — символически часто изображается играющей на вине, матери всех струнных инструментов. Сама Веда содержит самые ранние в мире сведения по музыкальной науке. Кришна, воплощение Вишну, часто изображается с флейтой, на которой Он играет привлекательную песнь, призывая человеческие души, блуждающие в майе, в их Истинный Дом.

Краеугольным камнем индусской музыки являются так называемые раги, или неизменные мелодические гаммы. Шесть основных раг разветвляются на сто двадцать шесть производных рагини (жены) и путра (сыновья). В каждой раге минимум пять нот: ведущая нота води (царь), вторичная нота самавади (премьер-министр), вспомогательные ноты анувади (слуги) и диссонирующая нота вивади (враг).

Каждая из шести раг имеет естественное соотнесение с определенным часом дня, сезоном или правящим божеством, которое дарует какое-то конкретное могущество. Так, например: (1) Хиндола рага играется лишь на заре, весной, дабы возбуждать настроение вселенской любви; (2) Дипака рага играется по вечерам, летом, дабы возбудить сострадание; (3) Мегха рага — это мелодия для полудня, в сезон дождей, дабы вызвать смелость; (4) Бхайрава рага играется по утрам, в августе, сентябре, октябре для достижения умиротворения; (5) Шри рага сохраняется для осенних сумерек, дабы достичь чистой любви; (6) Малко-унса рага слышна в полночь, зимой для стимуляции доблести.

Древние риши открыли эти законы звуковой связи между природой и человеком. Поскольку природа является объективизацией Аум, Первого Звука или вызывающего вибрации Слова, человек в состоянии достичь контроля над всеми проявлениями природы путем использования некоторых мантр, или песнопений[125]. Исторические документы рассказывают о замечательных силах Мияна Тан Сена, придворного музыканта Акбара Великого, жившего в XVI веке. Когда император повелел леть ночную рагу, в то время как на небе сияло солнце, Тан Сен запел мантру, и весь дворец вмиг погрузился во тьму.

В индийской музыке октава делится на двадцать две срути, или четверти тона. Эти микротоновые интервалы делают возможными тончайшие музыкальные оттенки, недостижимые для западной хроматической гаммы из двенадцати полутонов. Каждая из семи основных нот октавы в индийской мифологии ассоциируется с каким-нибудь цветом, пением той или иной птицы или звуком животного: до — с зеленым цветом и криком павлина; ре — с красным цветом и пением жаворонка; ми — с золотистым и блеянием козы; фа — с желтовато-белым и криком цапли; соль — с черным и пением соловья; ля — с желтым и ржанием лошади; си — с комбинацией всех цветов и ревом слона.

В западной музыке употребляются лишь три гаммы — мажор, гармонический и мелодический минор. Индийская же музыка различает семьдесят два тха-та, или гаммы. У музыканта имеется творческий простор для бесконечной импровизации вокруг неизменной традиционной мелодии — раги, он сосредоточивается на чувстве или определенном настрое структурной темы и затем расцвечивает ее в пределах собственной оригинальности. Индийский музыкант не читает застывшие ноты, при каждом исполнении он заново одевает обнаженный каркас раги, зачастую придерживаясь единственной мелодической последовательности, подчеркивая повторением все ее тонкие микротоновые и ритмические варианты.

Из западных композиторов, в частности, И.С.Бах понимал все обаяние и силу повторяемого звука, слегка изменяемого с помощью сотни разнообразных комбинаций.

Древняя санскритская литература описывает сто двадцать тала — измерений времени. Говорят, что основатель индусской музыкальной традиции Бхара-та различал тридцать два тала в песне жаворонка. Источник тала, или ритма, основывается на человеческих движениях — в два раза медленнее ходьбы и в три раза спокойнее дыхания во сне, когда вдох в два раза дольше выдоха.

Индия всегда признавала человеческий голос самым совершенным инструментом, образующим звук. Поэтому индийская музыка широко пользуется диапазоном голоса в три октавы. По этой же причине основное место в мелодии (последовательная связь нот) отводится ритму, а не гармонии (одновременная связь нот).

Индийская музыка всегда была субъективным, духовным и персонифицированным искусством, стремящимся не к симфоническому внешнему блеску, а к личной гармонии с Верховной Душой. Санскритское слово бхагаватхар — музыкант, более правильно переводится как: "тот, кто поет хвалу Богу".

Санкиртан, льющийся в день праздника из гостиной Шри Юктешвара на втором этаже, вдохновлял поваров, занятых котлами, из которых валил пар. Мы с братьями-соучениками весело пели припев, отбивая такт руками.

Санкиртаны, или музыкальные собрания, являются одними из эффективных форм йоги или духовной дисциплины, так как неизбежно влекут за собой глубокое сосредоточение, интенсивное погружение в мысль-семя и звук-семя. Поскольку сам человек является выражением творческого Слова, звук оказывает на него сильнейшее и непосредственное воздействие, освещая путь воспоминанию о его божественном происхождении. Волнующая глубина восторга, доставляемого музыкой, вызвана вибрациями пробуждения одного из оккультных спинальных центров человека[126]. В эти благословенные моменты слабые воспоминания о духовном происхождении могут прийти к нему.

На закате сотням наших посетителей подали кичури[127], овощное кари и рисовый-пудинг. Во дворе расстелили большую хлопчатобумажную ткань, и вскоре все собрание сидело на корточках под звездным небом, тихо внимая мудрости, истекающей из уст Шри Юктешвара. В публичных речах он постоянно подчеркивал ценность крия-йоги и жизни с чувством собственного достоинства, спокойствия, определенности, простои пищи и постоянного регулярного упражнения.

Затем группа очень юных учеников запела священные гимны, собрание завершилось санкиртаном. С десяти вечера и до полуночи обитатели ашрама мыли горшки и кастрюли, расчищали двор. Гуру подозвал меня.

— Я доволен твоей усердной работой сегодня и за неделю предшествующих приготовлений и хочу, чтобы ты этой ночью был со мной, можешь спать в моей постели.

Я никогда не думал, что мне выпадет такая привилегия. Некоторое время мы пребывали в состоянии интенсивного божественного покоя. Не прошло и десяти минут после того, как мы легли спать, как учитель поднялся и стал одеваться.

— Что случилось? — невиданная радость — спать рядом с гуру — стала казаться не вполне реальной.

— Я думаю, что несколько учеников, перепутавших расписание поездов, скоро будут здесь. Приготовим им на всякий случай еду.

— Гуруджи, никто не станет являться в час ночи!

— Оставайся в постели, ты трудился очень прилежно. А я пойду на кухню.

При столь решительном тоне учителя я вскочил и последовал за ним в маленькую, используемую в обычные дни, кухню, прилегающую к внутреннему балкону второго этажа. Скоро сварились рис и дал.

Гуру улыбнулся и с нежностью в голосе сказал:

— Этой ночью ты победил усталость и страх тяжелой работы, они никогда больше не будут тебя беспокоить в будущем.

Едва он произнес слова этого благословения всей жизни, как во дворе послышались шаги. Я сбежал вниз и впустил группу учеников.

— Дорогой брат, нам так не хотелось беспокоить учителя в это время! — обратился ко мне один из них. — Мы ошиблись в расписании поездов, но почувствовали, что не можем вернуться домой, не повидав его.

— Он ждал вас, а теперь готовит для вас еду!

Раздался радушный возглас Шри Юктешвара, и я повел изумленных посетителей на кухню. Учитель повернулся ко мне, в глазах его играли радостные огоньки.

. — Теперь, когда закончился обмен впечатлениями, ты, несомненно, убедился, что наши гости действительно пропустили свой поезд!

Спустя полчаса я проследовал за ним в спальню, вполне прочувствовав, что буду спать рядом с богоподобным гуру.

{mospagebreak}

 

— Мукунда, почему ты не купишь какой-либо астрологический браслет?

— Я, учитель? Но я не верю в астрологию.

«Это ни в коем случае не может являться делом веры. Единственно приемлемое научное отношение к любому предмету заключается в том, правилен он или нет. Закон гравитации до Ньютона действовал столь же эффективно, как действует и после него. Космос был бы полным хаосом, если бы его законы не действовали без санкции человеческой веры. Шарлатаны довели науку о звездах до ее нынешней дурной славы. Астрология и в математическом[128], и в философском отношении слишком обширна, чтобы правильно понимать ее, разве что исключая людей глубокого знания. Если невежды неверно толкуют небеса и видят там вместо письмен одни каракули, то этого и следовало ожидать в нашем несовершенном мире. Не следует отождествлять мудрость с мудрецом.

Все части творения связаны и влияют друг на друга. Уравновешенный ритм вселенной коренится во взаимообмене, — продолжал гуру. — Люди, в их человеческом аспекте, вынуждены сражаться с двумя видами сил: во-первых, с беспорядком внутри своего существа, вызванном смесью элементов земли, воды, огня, воздуха и эфира; во-вторых, с внешними разрушительными силами природы. Столько же времени, сколько борется человек со своей бренностью, он испытывает воздействие бесчисленных изменений неба и земли.

Астрология — это изучение реакции человека на влияние планет. Звезды не отличаются сознательной благосклонностью или враждебностью, они просто излучают положительную и отрицательную энергию. Само по себе это и не помогает, и не вредит человечеству, но является неким законным каналом для проведения внешних причинно-следственных воздействий, которые каждый человек в прошлом привел в движение.

Ребенок рождается в тот день и час, когда поток небесной энергии находится в математической гармонии с его индивидуальной кармой. Гороскоп данного ребенка — это портрет, раскрывающий неизменное прошлое и вероятное будущее. Но карта рождения может быть верно истолкована лишь людьми интуитивной мудрости — таких не много. Весть, отчетливо запечатленная на небесах в момент рождения, не имеет в виду акцентирования судьбы — результата прошлого добра и зла, а предназначена для пробуждения человеческой воли, избавления от вселенского рабства. То, что им делалось ранее, он в состоянии не делать, никто другой, кроме него, не был побудителем причин любых следствий, преобладавших ранее в его жизни. Человек может превозмочь любые ограничения, прежде всего в связи с тем, что он создал их собственными действиями и располагает духовными ресурсами, неподвластными влиянию планет.

Суеверный страх перед астрологией делает человека роботом, рабски зависимым от чьего-либо программирующего руководства. Мудрец аннулирует влияние планет, то есть прошлое, перемещая свою зависимость с творения на Творца. Чем больше он сознает единство с Духом, тем меньше над ним может властвовать материя. Душа вечно свободна и, поскольку не рождена, — бессмертна. Звезды не могут управлять ею.

Человек — есмь душа и имеет тело. Когда он правильно определяет свое тождество, то оставляет позади все принудительные шаблоны. До тех пор пока он продолжает оставаться в замешательстве в обычном состоянии духовного беспамятства, ему будут знакомы тонкие путы закона окружающей среды.

Бог есть Гармония. Набожный человек, приведший себя в гармонию, никогда не совершит неправильного действия. Они будут верно и естественно приведены в согласие с законами астрологии. После глубокой молитвы и медитации он находится в состоянии соприкосновения со своим Божественным сознанием, и нет большей силы, чем эта внутренняя защита»..

— Тогда зачем же, дорогой гуру, вы хотите, чтобы я носил астрологический браслет? — после длительного молчания обратился я с вопросом, пытаясь усвоить величественное толкование Шри Юктешвара, содержавшее новые для меня мысли.

«Только тогда, когда путешественник достиг цели, он может отказаться от карты. Во время путешествия необходимо отдавать предпочтение всякому удобному сокращению пути, древние риши открыли много способов сокращения периода человеческого изгнания в заблуждение. В законе кармы есть некоторые чисто механистические черты, которые можно искусно регулировать перстами мудреца.

Все человеческие напасти возникают от нарушения вселенского закона. В Писаниях сказано, что человек должен удовлетворить требования законов природы, не дискредитируя в то же время божественного могущества. Он должен сказать: "Господи, я верую в Тебя и знаю, что Ты можешь мне помочь, но я хочу поступать как можно лучше, чтобы не совершать дурных поступков". Эти напасти множеством способов можно свести до минимума или уничтожить — молитвой, силой воли, йоговской медитацией, общением со святыми, употреблением астрологических браслетов.

Точно так же, как можно снабдить дом медным стержнем для предотвращения удара молнии, так и разными защитными мерами можно принести пользу телесному храму. Тонкие электрические и магнитные излучения постоянно циркулируют во вселенной. Когда тело человека получает помощь, он этого не знает; когда оно разрушается, он все так же остается в неведении. Мудрецы обнаружили, что чистые металлы испускают астральный свет, оказывающий мощное противодействие негативным влияниям планет. Обнаружено, что также помогает сочетание определенных растений.

Профилактическое использование астрологии редко изучалось всерьез за пределами Индии. Малоизвестен тот факт, что лекарства из соответствующих драгоценных камней, металлов или растений бесполезны, если не обеспечивается требуемый вес и если эти лечебные агенты не носят в соприкосновении с кожей. Необходимый эффект не может быть достигнут и в том случае, если величина камня меньше двух карат».

— Учитель, я, конечно, последую вашему совету и достану браслет. Но мысль, что этим можно перехитрить звезды, мне очень интересна.

— Для общих целей я советую изготовить браслет из золота, серебра и меди. Но для специального эффекта достань браслет из серебра и свинца. — Шри Юктешвар дал тщательные указания.

— Гуруджи, что вы имеете в виду под "специальным эффектом"?

— Звезды склоняются к тому, чтобы обратить к тебе, Мукунда, "недружелюбный" интерес. Но не бойся, нужно защититься. Примерно через месяц печень доставит тебе много хлопот. Болезнь запланирована на шесть месяцев, но ношение браслета сократит этот срок до двадцати четырех дней.

На-другой день я разыскал ювелира и вскоре носил браслет. Здоровье мое было превосходным, предсказание учителя вылетело из головы. Он покинул Се-рампур, чтобы посетить Бенарес. Спустя тридцать дней после нашей беседы я вдруг почувствовал боль в области печени. Последующие недели были полны мучительных страданий. Не желая беспокоить гуру, я думал, что перенесу испытания сам.

Но двадцать три дня мучений поколебали это решение, и я поехал в Бенарес. Шри Юктешвар встретил меня с необычайной теплотой, но возможности поговорить наедине о случившемся не было. В тот день учителя посетило множество набожных людей ради даршана[129]. Я сидел в уголке, больной и забытый. Гости разошлись не раньше ужина. Гуру позвал меня на восьмиугольный балкон дома.

— Ты, должно быть, приехал из-за болезни печени, — Шри Юктешвар смотрел в сторону, он ходил взад и вперед, время от времени загораживая луну. — Погоди-ка, ты болен двадцать четыре дня, не так Ли?

— Да, господин.

— Пожалуйста, сделай упражнение для живота, которому я тебя учил.

— Если бы вы знали, как я страдал, учитель, то не просили бы заниматься упражнением. — Тем не менее я сделал жалкую попытку повиноваться.

— Ты говоришь, больно, а я говорю — нет. Разве могут быть такие противоречия? — гуру вопросительно посмотрел на меня.

Я был ошеломлен, а затем охвачен счастливым чувством облегчения, больше не ощущая непрерывных мучений, неделями почти не дававших мне спать. Со словами учителя сильнейшая боль исчезла, как будто ее никогда и не было.

В знак благодарности я хотел было склониться к его стопам, но он быстро предупредил меня.

— Не будь ребенком. Встань и насладись красотой луны над Гангом. — Но, когда я молча стоял рядом с ним, глаза его светились счастьем. По замечанию учителя я осознал его желание, — он хотел чтобы я почувствовал, что целителем был не он, а Бог.

Я и по сей день ношу толстый браслет из серебра и свинца в память о том давно прошедшем, но незабываемом дне, когда вновь убедился, что живу рядом с личностью поистине сверхчеловеческой. Позднее, в других случаях, когда я приводил друзей лечиться к Шри Юктешвару, он неизменно рекомендовал драгоценные камни или браслет, превознося их применение как акт астрологической мудрости.

Предубеждение против астрологии у меня было с детства. Отчасти оно объяснялось тем, что я видел, как многие люди рабски привязывались к ней, а отчасти — предсказанием семейного астролога: "Ты будешь трижды женат, овдовев дважды". Поэтому, мрачно раздумывая над этим, я чувствовал себя козлом, ожидающим у храма принесения в жертву тройной женитьбы.

— Можешь покориться судьбе, — как-то сказал Ананта. — В гороскопе верно сказано, что ты будешь убегать в Гималаи в ранние годы жизни, но тебя вернут силой. Предсказание о женитьбах тоже должно быть верным.

Однажды ночью ко мне пришло интуитивное понимание, что все пророчество было ложным. Я предал огню свиток гороскопа, собрав пепел в бумажный пакет, на котором написал: "Семена прошлой кармы не могут прорасти, если они поджарены на огне божественной мудрости", и положил пакет в одно бросающееся в глаза место. Ананта тут же прочел вызывающее замечание.

— Тебе не удастся уничтожить истину так же легко, как легко ты спалил этот бумажный манускрипт, — насмешливо заявил брат.

Действительно, трижды до достижения зрелого возраста семья пыталась устроить мне помолвку. Каждый раз я отказывался от этих замыслов[130], зная, что моя любовь к Богу была более непреодолимой, нежели любая астрологическая склонность из прошлого.

"Чем глубже самопознание человека, тем значительнее его влияние на всю вселенную своими тонкими духовными вибрациями и тем меньшее действие имеет на него поток феноменального" — эти воодушевляющие слова учителя часто приходили мне в голову.

Время от времени я просил астрологов сделать выборку наихудших для меня периодов в соответствии с указаниями планет и, тем не менее, осуществлял любую поставленную себе задачу. Правда, успех в такое время сопровождался значительными проблемами.

Но всегда оправдывалось убеждение, что вера в Божественное покровительство и правильное отношение с Богом данной человеческой воли суть силы, гораздо более могущественные, чем влияния, истекающие с небес.

Я пришел к пониманию, что звездная запись при рождении человека не означает того, что он является марионеткой в руках своего прошлого. Весть ее скорее всего является поводом для гордости: сами небеса стремятся пробудить решимость человека быть свободным от всех ограничений. Бог сотворил каждого человека как душу, наделенную индивидуальностью и, следовательно, важную для структуры вселенной во временной роли опорного столба или паразита. Его свобода окончательна и незамедлительна, если он так решит,  и зависит не от внешних, а от внутренних побед.

Шри Юктешвар открыл математическое обоснование 24 000-летнего симметричного цикла нашего нынешнего вселенского периода[131]. Этот цикл делится на восходящую и нисходящую арки по 12 000 лет в каждой. Каждая арка в свою очередь имеет четыре юги, или периода: кали, двапара, трета и сатья; подобно идее греков о железном, бронаовом, серебряном и золотом веках.

Путем различных расчетов гуру определил, что последняя кали юга, или железный век восходящей арки, началась около 500 г. от Р.Х. Железный век продолжительностью в 1 200 лет — это период материализма, закончившийся около 1700 г. от Р.Х. Этот год возвестил начало двапара юги — 2 400-летнего периода развития электрической и атомной энергии, века телеграфа, радио, самолетов и других аннигиляторов пространства.

3 600-летний период трета юги начнется в 4100 г. от Р.Х., он будет отличаться общим познанием телепатических связей и других аннигиляторов времени. За 4 800 лет сатья юги, последнего периода восходящей арки, интеллект человека разовьется до высшей степени — он будет трудиться в гармонии с Божественным планом.

Затем для мира начнется нисходящая арка в 12 000 лет, открывающаяся 4 800-летним золотым веком: человек мало-помалу впадет в неведение. Эти циклы суть вечные круги майи — контрастов и относитель-ностей феноменальной вселенной[132]. Люди, один за другим, избавляются от тюрьмы дуализма творения, пробуждаясь к сознанию своего неразрывного божественного единства с Творцом.

Учитель расширил мое понимание не только астрологии, но и Священных Писаний. Помещая святые тексты на чистую доску своего разума, он рассекал их скальпелем интуитивного суждения и отделял всяческие ошибки и интерполяции ученых от истин, изначально выраженных пророками.

"Сосредоточьте взгляд на кончике своего носа" — эта ошибочная трактовка строфы Бхагавадгиты[133], широко распространенная у восточных пандитов и западных переводчиков, возбуждала критический юмор учителя.

— Путь йога и без того достаточно своеобразен, — замечал он. — Зачем же ему советовать, чтобы он еще и окосел? Подлинное значение слова назикаграм — это "начало носа", а не "кончик носа". Нос начинается в точке между бровями местонахождении духовного глаза[134].

Один из афоризмов Санкхьи[135], называемый Ишвара Асидхи, гласит: "Невозможно распознать Господа Творения", или "Бог недоказуем"[136]. Основываясь главным образом на одной этой строке, большинство ученых называют всю эту философию атеистической.

— В этой мысли нет атеизма, — объяснил Шри Юктешвар. — Она значит только, что для непросветленного человека, зависящего во всех окончательных выводах от чувств, доказательство Бога непременно останется неведомым и потому несуществующим[137]. Истинные последователи Санкхьи с неколебимым прозрением, порожденным медитацией, понимают, что Господь существует и познаваем.

Учитель с превосходной ясностью давал толкования христианской Библии. Именно от гуру, не имеющего официального отношения к христианству, я научился воспринимать бессмертную суть Библии и понимать истину в утверждении Христа, несомненно, самом непреклонном и волнующем из кем-либо когда-либо выраженных: "Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут"[138].

Великие учителя Индии формируют свою жизнь в соответствии с божественными идеалами, вдохновлявшими также Иисуса. Они суть Его родственники, Им самим провозглашенные: "Ибо, кто будет исполнять волю Отца Моего Небесного, тот Мне брат, и сестра, и матерь"[139]. "...Если пребудете в слове Моем, — указывал Иисус, — то вы истинно Мои ученики. И познаете истину, и истина сделает вас свободными"[140]. Все освобожденные — господа самих себя, Христоподобные йоги Индии являются частицей бессмертного братства — тех, кто достиг освобождающего знания Единого Отца.

— Мне непонятна история об Адаме и Еве! — однажды с пылом заметил я, когда еще только начал биться над аллегориями Священных Писаний. — Почему Бог наказал не только виновную пару, но и невинных нерожденных потомков?

Учителя позабавила больше моя горячность, нежели неведение.

— Книга Бытия глубоко символична, и ее нельзя понять буквально, — сказал он. — Ее "древо жизни" находится внутри "сада" человеческого тела. Спинной мозг подобен перевернутому дереву, где корни — волосы человека, а ветви — нервы, уносящие и приносящие импульсы. На древе нервной системы много доставляющих удовольствие плодов, или чувств: зрение, слух, обоняние, вкус и осязание. Ими человек по праву может наслаждаться. Но ему было запрещено заниматься сексом — "яблоко" в центре тела (в "середине" телесного сада)[141].

"Змей" олицетворяет свернутую спинальную энергию, стимулирующую половые органы. "Адам" — это разум, а "Ева" — чувство. Когда эмоцию, или сознание Евы, в любом человеческом существе одолевает половой импульс, его рассудок, или Адам, также побеждается[142].

Бог создал человеческий род, материализовав тела мужчин и женщин силой собственной воли. Он наделил новый род способностью творить детей подобным же "чистым", или божественным, способом[143].

Поскольку Его проявление в индивидуальной душе было ограничено животными, связанными инстинктом и лишенными возможностей полного разума, Бог создал первые человеческие тела, символически называемые Адамом и Евой. В них для благоприятной восходящей эволюции и перенес Он души, или божественную сущность, двух животных[144]. В Адаме, или мужчине, преобладал разум, а в Еве — женщине — чувство. Так был выражен дуализм, или полярность, лежащая в основе феноменальных миров. Разум и чувство во всяком человеческом существе пребывают в небесах радостного союза до тех пор, пока ум его не обманывается змеиной энергией животных наклонностей.

Следовательно, тело человеческое не только результат эволюции животных, но и создано Богом актом специального творения. Животные формы слишком грубы для выражения полной божественности: Человеческое существо, единственное в своем роде, было наделено огромными способностями ума — "тысячелепестковым лотосом" мозга, а также остро пробужденными оккультными центрами в позвоночнике.

Бог, или Божественное сознание, в первой сотворенной паре посоветовало им наслаждаться всеми прочими видами человеческой чувственности, но не направлять внимания на половое чувство[145]. Оно было запрещено, с целью того чтобы использование половых органов не вовлекло человечество в низшие животные формы размножения. На предостережение Бога не оживлять присутствующие в подсознании животные воспоминания человеком внимания обращено не было. Это и привело к возобновлению способа животного воспроизведения потомства, Адам и Ева отпали от состояния небесного блаженства, естественного для первоначального совершенного человека. Как и предупреждал Бог, их сознание бессмертия было утрачено. Они поставили себя под воздействие физического закона, в соответствии с которым телесное рождение должно сопровождаться телесной смертью.

Знание "добра и зла", обещанное Еве "змеем", относится к дуалистическим принуждениям майи. Впадая в заблуждение вследствие неправильного употребления чувства и разума, или Евы и Адама, человек отказывается от божественного права[146]. Личная ответственность каждого заключается в уходе от возрождения "родительской", или дуалистичной, природы к гармонии единства, или Эдема.

После этой беседы с гуру я по-новому взглянул на страницы Книги Бытия.

— Дорогой учитель, я впервые осознал должное сыновнее обязательство перед Адамом и Евой[147], — сказал я.

{mospagebreak}

 

— Поскольку ты и мой сын столь высокого мнения о свами Шри Юктешваре, то я, пожалуй, взгляну на него, — судя по тону, доктор Нараян Чундер Рой просто уступал капризу полоумных. В лучших традициях прозелита я решил скрыть негодование.

Мой собеседник, ветеринарный врач из Калькутты, был закоренелым атеистом. Его юный сын Сан-тош умолял меня проявить интерес к его отцу. Однако до сих пор моя неоценимая помощь не была особенно заметной.

На следующее утро доктор Рой сопровождал меня в Серампурский ашрам. После того как учитель подарил ему краткое интервью, отмеченное по большей части стоическим молчанием с обеих сторон, посетитель бесцеремонно удалился.

— Зачем приводить в ашрам мертвеца? — вопросительно взглянув, сказал Шри Юктешвар, едва за скептиком закрылась дверь.

— Господин! Этот доктор — весьма живой человек!

— Да, но скоро он станет мертвым. Я был поражен.

— Учитель, это будет страшным ударом для его сына. Сантош все еще надеется со временем изменить материалистические взгляды своего отца. Я умоляю вас, учитель, помочь этому человеку.

— Хорошо, только ради тебя. — Лицо гуру было бесстрастно. — У гордого лошадиного врача далеко зашел диабет, хотя он об этом и не знает. Через пятнадцать дней он сляжет в постель. Врачи сочтут его безнадежным, для него естественное время покинуть эту землю — через шесть недель с сегодняшнего дня. Однако вследствие твоего ходатайства он к тому времени поправится. Но при одном условии: ты должен добиться, чтобы он носил астрологический браслет. — Учитель засмеялся. — Он, несомненно, станет протестовать столь же бурно, как одна из его лошадей перед операцией!

После некоторого молчания, во время которого я думал, как бы нам с Сантошем лучше схитрить, чтобы провести непокорного доктора, Шри Юктешвар продолжал:

— Когда этот человек выздоровеет, посоветуй ему не есть мяса. Однако он не послушается и через шесть месяцев, как раз тогда, когда будет чувствовать себя лучше всего, внезапно умрет. Но и это продление жизни на шесть месяцев даруется ему только из-за твоей просьбы.

На следующий день я предложил Сантошу заказать у ювелира браслет. Он был готов через неделю, но доктор Рой наотрез отказался надеть его.

— Я превосходно себя чувствую. Эти астрологические суеверия никогда не произведут на меня никакого воздействия. — Доктор воинственно взглянул на меня.

Я позабавился, припомнив, как справедливо учитель сравнил его с упрямой лошадью. Прошло еще семь дней, внезапно занемогший доктор смиренно согласился носить браслет. Две недели спустя лечащий врач сказал мне, что состояние его пациента безнадежно. Он описал мне впечатляющие подробности разрушительного действия диабета.

Я покачал головой и сказал, что, по мнению моего гуру, через месяц доктор Рой выздоровеет. Врач недоверчиво на меня посмотрел. Но через две недели он разыскал меня и с виноватым видом сообщил:

— Доктор Рой совершенно выздоровел! Это самый удивительный случай в моей практике. Я никогда раньше не видел, чтобы умирающий столь необъяснимым образом поправился. Должно быть, твой гуру и в самом деле пророк и целитель!

После беседы с доктором Роем, в которой я повторил совет Шри Юктешвара относительно вегетарианской диеты, я не видел его месяцев шесть. Однажды вечером, когда я сидел на веранде дома моей семьи, он проходил мимо и остановился поговорить со мной.

— Скажи своему учителю, что благодаря частому употреблению мяса я полностью восстановил силы. Его ненаучные идеи о диете на меня не повлияли. — Действительно, доктор Рой выглядел как воплощение здоровья.

Но на следующий день прибежал Сантош из своего дома в соседнем квартале со словами: "Сегодня утром отец внезапно умер!"

У меня с учителем это был один из самых удивительных случаев. Он исцелил непослушного ветеринара, несмотря на его неверие, и продлил естественный период пребывания этого человека на земле на шесть месяцев только вследствие моей горячей просьбы. Когда Шри Юктешвара настойчиво молил какой-нибудь поклоняющийся, доброта его была безгранична.

Самой радостной привилегией для меня было то, что я мог приводить друзей из колледжа на встречу с гуру. Многие из них, по крайней мере в ашраме, сбрасывали модную академическую маску религиозного скептицизма.

Один из моих друзей, Шаши, проводил в Серампу-ре много счастливых выходных. Учитель очень полюбил мальчика и сокрушался, что его личная жизнь была беспорядочной и бурной.

— Шаши, если ты не исправишься, то через год опасно заболеешь. — Шри Юктешвар смотрел на моего друга и сердито, и нежно. — Мукунда свидетель: потом не говори, что я тебя не предупреждал.

— Учитель, — рассмеялся Шаши, — я предоставляю вам заинтересовать милосердие космоса в моем тяжелом случае! Дух жаждет, но воля слаба. Вы мой единственный спаситель на земле, я не верю ни во что другое.

— По крайней мере, тебе следует носить голубой сапфир в два карата — это поможет.

— Мне это не по карману. Как бы то ни было, дорогой гуруджи, если придет болезнь, я совершенно уверен, что вы меня защитите.

— Через год принесешь три сапфира, — загадочно ответил Шри Юктешвар. — Но тогда они будут бесполезны.

Такие разговоры постоянно имели место.

— Я не могу перемениться, — сказал Шаши с комичным отчаянием, — а вера в вас, учитель, для меня ценнее любого камня!

Прошел год. Однажды я навещал гуру в калькуттском доме его ученика Нарена Бабу. Часов в десять утра, когда мы со Шри Юктешваром тихо сидели в гостиной на втором этаже, я услышал, как открылась парадная дверь. Учитель выпрямился.

— Это Шаши, — серьезно сказал он. — Год истек, оба его легких погибли. Он игнорировал мой совет, скажи, передай, что я не хочу его видеть.

Ошеломленный суровостью Шри Юктешвара, я сбежал вниз по лестнице, по которой поднимался Шаши.

— О Мукунда! Я надеюсь, что учитель здесь. Я предчувствовал, что он может быть здесь.

— Да, но он не желает, чтобы его беспокоили.

Шаши залился слезами и прошмыгнул мимо меня. Бросившись к ногам Шри Юктешвара, он положил три великолепных сапфира.

— Всеведущий гуру, доктора говорят, что у меня скоротечная чахотка. Они не сулят мне более трех месяцев жизни! Я смиренно молю вас о помощи, я знаю, вы можете исцелить меня!

— Не поздновато ли теперь беспокоиться о жизни? Уходи со своими драгоценностями, время их полезного действия прошло. — Подобно сфинксу, учитель погрузился в безжалостное молчание, сопровождаемое всхлипыванием мальчика, ищущего его милости.

У меня появилась интуитивная уверенность, что Шри Юктешвар просто испытывал глубину веры Шаши в божественную целительную силу, и не удивился, когда через час учитель нежно посмотрел на моего распростертого друга.

— Встань, Шаши, какую ты создаешь суматоху в домах других людей! Верни свои сапфиры ювелиру, теперь это ненужные расходы. Но достань астрологический браслет и носи его. Ничего не бойся, через несколько недель ты будешь здоров.

Улыбка озарила распухшее от слез лицо Шаши, подобно солнцу, внезапно выглянувшему над промокшей землей.

— Возлюбленный гуру, следует ли мне принимать лекарства, предписанные докторами?

Взгляд Шри Юктешвара выражал долготерпение.

— Как хочешь — пей их или выброси, это не имеет значения. Скорее солнце и луна изменят свое положение, чем ты умрешь от туберкулеза. А теперь ступай, пока я не передумал! — резко добавил он.

Взволнованно склонившись, друг поспешно удалился. В ближайшие недели я несколько раз навещал его и был поражен — состояние ухудшалось.

— Шаши не переживет и ночь. — Эти слова его врача и вид худого, как скелет, друга заставили меня сломя голову ринуться в Серампур. Гуру холодно выслушал мое слезное сообщение.

— Зачем беспокоить меня? Ты же слышал, как я заверял Шаши в его выздоровлении?

Я склонился перед учителем в благоговейном трепете и попятился к двери. Шри Юктешвар, ничего не

сказав на прощание, впал в молчание с полуоткрытыми немигающими глазами, зрение его устремилось в иной мир.

Тут же вернувшись к Шаши в Калькутту, я с изумлением нашел его сидящим и пьющим молоко.

— Мукунда! Что это за чудо? Четыре часа назад я почувствовал в комнате присутствие учителя; страшные симптомы болезни немедленно исчезли. Его милостью я чувствую себя совсем здоровым.

Через несколько недель Шаши был крепче и здоровее, чем когда бы то ни было раньше[148]. Но его своеобразная реакция на исцеление имела оттенок неблагодарности: он редко посещал Шри Юктешвара! Однажды мой друг сказал, что столь глубоко раскаивается в прежнем образе жизни, что ему стыдно встречаться с учителем.

Я мог заключить, что болезнь оказала на Шаши исцеляющее действие, укрепив его волю и улучшив манеры.

Два первых года обучения в Шотландском церковном колледже близились к завершению. Посещаемость была неровной, учился я мало, и то лишь для того, чтобы поддерживать мирные отношения с семьей. Два частных репетитора регулярно приходили ко мне домой, но также регулярно я отсутствовал. Пожалуй, это единственная регулярность, которую я могу отметить в моей ученой карьере.

Два успешно завершенных года в индийских колледжах приносят диплом среднего образования; тогда студент может рассчитывать на следующие два года обучения и степень бакалавра.

Заключительные экзамены первых двух лет обучения зловеще вырисовывались впереди. Я помчался в Пури, куда гуру приехал на несколько недель. Питая смутную надежду, что он одобрит неявку на экзамены, я сказал о смущающей меня неподготовленности, но учитель подбадривающе улыбнулся:

— Ты чистосердечно выполнял свои духовные обязанности и никак не мог не запустить учебу в колледже. В ближайшую неделю прилежно возьмись за книги и ты не провалишься на экзаменах.

Я вернулся в Калькутту, твердо подавляя все сомнения, которые время от времени насмешливо возникали в уме, лишая меня присутствия духа. Обозревая гору книг на столе, я чувствовал себя как путешественник, затерявшийся в пустыне.

Продолжительные медитации принесли мне идею, позволявшую сэкономить труд. Открывая наобум каждую книгу, я учил лишь те страницы, которые были таким образом раскрыты. Следуя этому методу часов по восемнадцать в день в течение недели, я счел, что имею право консультировать все последующие поколения в искусстве натаскивания.

Последующие дни в экзаменационных залах явились оправданием моей, казалось бы, бессистемной методики. Я прошел все испытания, хотя и на волосок от гибели. Поздравления друзей и родных забавно переплетались с возгласами, выдающими их изумление.

По возвращении из Пури Шри Юктешвар приготовил мне приятный сюрприз:

— Кончились твои калькуттские занятия, — сказал он. — Я намерен позаботиться о том, чтобы ты в течение двух последующих лет продолжал занятия в университете прямо здесь, в Серампуре.

— Господин, в этом городе нет курса бакалавра. — Я был в недоумении. — Серампурский колледж — единственное высшее учебное заведение, имеющее лишь двухгодичные курсы средней ступени.

Учитель озорно улыбнулся:

— Я слишком стар, чтобы ходить и собирать денежные пожертвования на учреждение для тебя курса бакалавра в колледже. Думаю, мне следует уладить этот вопрос через кого-нибудь другого.

Два месяца спустя профессор Хоуэллс — ректор Серампурского колледжа — публично заявил, что ему удалось собрать достаточно средств, чтобы открыть четырехгодичный курс. Серампурский колледж стал вполне официальным филиалом Калькуттского университета. Я был одним из первых студентов, зачисленных в качестве кандидатов на степень бакалавра.

— Гуруджи, как вы добры ко мне! Я всегда мечтал покинуть Калькутту и каждый день быть рядом с вами в Серампуре. Профессору Хоуэллсу неведомо, насколько он обязан вашей бессловесной помощи!

Шри Юктешвар взглянул на меня с притворной строгостью:

— Теперь тебе не надо тратить столько часов на поезд, сколько лишнего времени появится для занятий. Быть может, ты больше не станешь зубрить в последний момент и станешь ученее.

Но тон его выдавал неуверенность[149].

 

{mospagebreak}

 

— Несколько лет назад, как раз в той самой комнате, которую ты теперь занимаешь, один магометанин-чудодей показал мне четыре чуда.

Шри Юктешвар сделал это удивительное заявление во время первого визита в мою новую квартиру. Сразу же после поступления в Серампурский колледж я снял комнату в соседнем пансионе, называвшемся Пантхи[150]. Это был большой старинный кирпичный дом, выходящий на Ганг.

— Какое совпадение, учитель! Неужели эти по-новому отделанные стены на самом деле наполнены древними воспоминаниями? — С пробудившимся интересом я осмотрел свою просто меблированную комнату.

— Это долгая история, — улыбнулся гуру воспоминаниям. — Этого факира[151] звали Афзал Хан. У него открылись необычные способности благодаря случайной встрече с одним индийским йогом.

«Однажды к мальчику Афзалу в маленьком селении восточной Бенгалии обратился покрытый пылью саньясин:

— Сын мой, я хочу пить, принеси мне воды.

— Учитель, я магометанин. Как можете вы, индус, принять питье из моих рук?

— Твоя правдивость мне нравится. Я не соблюдаю безбожных правил остракизма и сектантства. Пойди поскорей принеси мне воды.

Почтительное послушание Афзала было вознаграждено взглядом, светящимся нежностью.

— Ты обладаешь хорошей кармой прежних жизней, — торжественно заметил йог. — Я думаю научить тебя йоговскому методу, который даст власть над одной из незримых сфер. Великими силами, которые станут твоими, следует пользоваться для достойных целей, никогда не применяй их эгоистично! Но, к сожалению, я чувствую, что ты принес из прошлого некоторые семена пагубных тенденций. Не давай им пустить ростки, орошая свежими дурными поступками. Сложность предыдущей кармы такова, что ты должен воспользоваться этой жизнью, чтобы совместить йоговские достижения с высшими целями гуманизма.

Научив изумленного мальчика сложной технике, учитель исчез.

Афзал с вдохновением занимался этими упражнениями двадцать лет. Его чудеса начали привлекать широкое внимание. Казалось, его всегда сопровождал бесплотный дух, которого он звал Хазрат. Эта незримая сущность была в состоянии выполнять любое желание факира.

Затем, игнорируя предостережение учителя, Афзал стал злоупотреблять своими силами. Какого бы предмета он ни коснулся, положив его затем на место, тот бесследно исчезал. Такая приводящая в замешательство способность обычно делала магометанина нежелательным гостем. Время от времени он навещал крупные ювелирные магазины в Калькутте, выдавая себя за возможного покупателя. Любой драгоценный камень, которого касалась его рука, исчезал вскоре после того, как он покидал магазин.

Часто Афзал бывал в окружении сотен студентов, привлекаемых надеждой научиться его секретам. Время от времени факир приглашал их в путешествия. На вокзале он ухищрялся коснуться рулона билетов, а затем возвращал их служащему, заметив: "Я передумал, сейчас я не буду их покупать". Но когда Афзал со своей свитой садился в поезд, необходимые билеты оказывались в его распоряжении[152].

Эти необычные поступки вызвали взрыв негодования, ювелиры и продавцы билетов Бенгалии были доведены до нервного истощения! Полиция, пытаясь арестовать Афзала, обнаружила свою беспомощность: факир мог уничтожить улику преступления, сказав просто: "Хазрат, убери это"».

Прервав рассказ, Шри Юктешвар поднялся с места и прошел на балкон комнаты, выходивший на Ганг. Я последовал за ним, страстно желая услышать еще что-нибудь о сбивающих с толку розыгрышах магометанина.

«Эта комната в Пантхи прежде принадлежала одному моему другу. Он познакомился с Афзалом и пригласил его сюда. Друг позвал также человек двадцать соседей, в том числе и меня, тогда еще молодого и испытывающего живое любопытство к этому пользующемуся дурной славой факиру. — Учитель засмеялся. — Я принял меры предосторожности, не надев ничего ценного. Афзал пытливо посмотрел на меня, потом заметил:

— У тебя сильные руки. Спустись в сад, найди гладкий камень и напиши на нем мелом свое имя, потом забрось этот камень подальше в Ганг.

Я послушался. Едва камень исчез в далеких волнах, магометанин вновь обратился ко мне:

— Наполни кувшин водой из Ганга около этого дома.

Когда я вернулся с сосудом полным воды, факир воскликнул:

— Хазрат, положи камень в кувшин!

Камень сразу появился в нем.

Вынув его из сосуда, я нашел свою подпись настолько же разборчивой, как и тогда, когда написал.

У Бабу[153] — одного из моих друзей в этой комнате — были массивные золотые старинные часы с цепочкой. Факир бросил на них взгляд, полный зловещего восторга. Вскоре и часы и цепочка исчезли!

— Афзал, верни, пожалуйста, мою фамильную ценность! — почти плакал Бабу. Некоторое время магометанин хранил молчание, потом сказал:

— У тебя дома, в железном сейфе, лежат пятьсот рупий. Принеси их мне, и я скажу, где найти часы.

Расстроенный Бабу сразу отправился домой. Скоро он принес и вручил Афзалу требуемую сумму.

— Пойди к мостику у твоего дома, — сказал факир Афзал. — Обратись к Хазрату с просьбой, чтобы он дал тебе часы.

Бабу, умчавшись прочь, вернулся с улыбкой облегчения и безо всяких драгоценностей.

— Когда я приказал Хазрату, как было сказано, — заявил он, — часы упали из воздуха в мою правую руку! Можешь быть уверен, теперь прежде, чем вновь присоединиться к вам, я запер фамильную драгоценность в сейф!

Друзья Бабу, свидетели трагикомедии с выкупом часов, негодующе впились взглядом в Афзала. Тут он умиротворяюще заявил:

— Назовите любой напиток, какой хотите. Хазрат подаст его вам.

Одни попросили молока, другие — фруктовых соков. Я не очень удивился, когда Бабу попросил виски. Магометанин отдал приказание, услужливый Хазрат послал запечатанные сосуды, которые проплыли по воздуху и упали на пол. Каждый нашел тот напиток, которого пожелал.

Перспектива очередного захватывающего события, несомненно, возбуждала нашего хозяина, — продолжал Шри Юктешвар. — Афзал предложил мгновенно подать целый ланч! Бабу мрачно предложил:

— Закажем-ка самые дорогие блюда, за свои пятьсот рупий я хочу изысканной еды. Все должно быть подано на золотых блюдах!

Как только каждый назвал то, чего бы он желал, факир обратился к неистощимому Хазрату. Последовала большая суматоха, золотые тарелки, наполненные кари, горячими лючи сложного приготовления и множеством фруктов, не соответствующих сезону, приземлялись из ниоткуда у наших ног. Вся еда была очень вкусной. Часок поужинав, мы начали покидать комнату. Страшный шум, как будто тарелки громоздились одна на одну, заставил нас обернуться. Смотрите-ка! Там не осталось и признака сверкающих блюд или остатков пищи!»

— Гуруджи, — прервал я его, — если Афзал был в состоянии легко получить такие вещи, как золотые блюда, зачем ему было домогаться чужой собственности?

— Факир был не высоко развит духовно, — пояснил Шри Юктешвар. — Владение определенной йо-говской техникой открывало ему доступ в некий астральный план, где любое желание немедленно материализуется. Через посредство одного астрального существа, Хазрата, действием могучей воли магометанин мог образовать атомы любого объекта из эфир-

ной энергии. Но такие астрально произведенные объекты структурно неустойчивы и долго не сохраняются[154]. Афзал же тянулся к мирскому богатству, которое, хотя труднее зарабатывается, отличается большей надежностью.

— Оно тоже исчезает иногда весьма необъяснимо, — засмеялся я.

— Афзал не был человеком, осознавшим Бога, — продолжал учитель, — чудеса устойчиво благотворной сути делают подлинные святые, ибо привели себя в созвучие со Всемогущим Творцом. Афзал же был только человеком с необычной способностью проникновения в определенную тонкую сферу, в которую как правило не вступают простые смертные раньше самой смерти.

— Теперь я понимаю, гуруджи. По-видимому, тот мир обладает каким-то очарованием. — Учитель согласился:

— С того дня я никогда более не видел Афзала, — сказал он, — но спустя несколько лет ко мне зашел Бабу, чтобы показать газетное сообщение о публичном покаянии магометанина. Из него я и узнал о факте раннего посвящения Афзала индийским гуру. Содержание последней части этого опубликованного документа, как помнил Шри Юктешвар, было следующим:

«Я, Афзал Хан, пишу эти слова как покаяние и предостережение тем, кто стремится к обладанию чудесными силами. Несколько лет я злоупотреблял способностями, переданными милостью Бога и моего учителя. Меня опьянила самовлюбленность и мысль, что нахожусь вне обычных законов морали. Наконец настал день расплаты.

Недавно на дороге за Калькуттой я повстречал одного старика. Хромая и еле волоча ноги, он нес какой-то блестящий предмет, похожий на золото. Я обратился к нему с алчностью в сердце:

— Я Афзал Хан, великий факир. Что там у тебя?

— Этот золотой шар — единственное материальное благо, он не может представлять интереса для факира. Я молю исцелить мою хромоту.

Коснувшись шара, я пошел прочь, не ответив ни слова. Старец ковылял за мой. Вскоре он поднял крик:

— Мое золото пропало!

Когда же я не обратил на это никакого внимания, он заговорил вдруг мощным голосом, странным образом звучавшим в его хилом теле:

— Ты не узнал меня?

Я онемел, потрясенный запоздавшим открытием, что этот неприметный старец калека был не кто иной, как тот великий святой, что когда-то, давным-давно, посвятил меня в йогу. Он выпрямился, тело его стало юным.

— Так! — посмотрел на меня гуру огненным взглядом. — Теперь я собственными глазами вижу, что ты используешь свои силы не для того, чтобы помогать страдающему человечеству, а ради того, чтобы грабить его, подобно самому обычному вору! Я отбираю у тебя оккультные дарования, Хазрат отныне свободен от тебя. Ты не будешь больше ужасом для Бенгалии!

С болью в голосе я позвал Хазрата, и впервые он не явился внутреннему зрению. Но какой-то темный покров вдруг слетел с меня — я ясно увидел все богохульство в своей жизни.

— О, гуру, благодарю вас за то, что вы пришли рассеять мое долгое заблуждение, — рыдал я у его ног, — обещаю отказаться от мирских стремлений и удаляюсь в горы для уединенных медитаций на Боге и в надежде искупить мое дурное прошлое.

Учитель взглянул на меня с безмолвным сочувствием:

— Я чувствую твою искренность, — сказал он наконец. — За послушание в ранние годы и за теперешнее раскаяние я дарую одно благо. Все твои иные силы теперь пропали, но, когда понадобится еда и одежда, ты с успехом можешь обратиться к Хазрату, чтобы он их доставил. Посвяти себя сердцем божественному разумению в уединенных местах гор.

Затем гуру исчез, предоставив меня слезам и мыслям. Прощай, мир. Я иду искать прощения Космической Возлюбленной».

{mospagebreak}

— Меня часто одолевают атеистические сомнения. Несмотря на это, мне иногда не дает покоя мучительная загадка: а не могут ли существовать непознанные возможности души? Не упускает ли человек свою подлинную судьбу, если не исследует их? — Эти высказывания Диджена Бабу, соседа по комнате в Пантхи, были вызваны моим приглашением посетить Шри Юктешвара.

— Гуру посвятит тебя в крия-йогу, — ответил я. — Благодаря внутренней уверенности в божественном она утихомирит сумятицу дуализма твоей голове.

Вечером Диджен сопровождал меня в ашрам. В присутствии учителя он ощутил такой духовный покой, что вскоре стал постоянным посетителем.

Одних прозаических занятий повседневной жизни для человека недостаточно, от рождения у него есть тяга к мудрости. Слова Шри Юктешвара побуждали Диджена к попыткам, сначала мучительным, а затем ведущим к легкому освобождению, обнаруживающим внутри себя — себя реального, а не унижающее эго временного воплощения.

Поскольку мы с Дидженом занимались на курсе бакалавров в колледже, у нас вошло в обычай вместе ходить в ашрам после занятий. Часто мы видели Шри Юктешвара стоящим на балконе второго этажа и приветствовавшим наше появление улыбкой.

Однажды вечером юный обитатель ашрама Канаи встретил нас с Дидженом у дверей с вестью: "Учителя нет, его срочно вызвали в Калькутту".

На следующий день я получил от Шри Юктешвара открытку, в которой было написано: "Я покину Калькутту в среду утром. Встречай с Дидженом поезд на Серампурском вокзале в девять утра".

В среду утром, около восьми тридцати, в моем сознании возникла настойчивая телепатическая весть от гуру: "Я запаздываю, девятичасовой поезд встречать не надо".

Я сообщил эти более поздние сведения Диджену, который был уже одет и собирался идти на вокзал.

— Ты и твоя интуиция! — с ухмылкой сказал мой друг. — Я предпочитаю верить в писаное слово учителя.

Пожав плечами, я уселся в спокойной решимости. Диджен вышел из комнаты, с шумом захлопнув за собой дверь.

Так как в комнате было довольно темно, я сел ближе к окну, выходящему на улицу. Пробивающийся скупой свет солнца вдруг перешел в интенсивный блеск, в котором исчезло окно с железной решеткой. На этом ослепительно ярком фоне появилась ясно материализовавшаяся фигура Шри Юктешвара!

Потрясенный, я поднялся со стула и пал перед ним на колени. Обычным жестом почтительного приветствия у стоп гуру я коснулся его башмаков. Они были мне хорошо знакомы — брезентовые, оранжевого цвета, с веревочными подошвами; он часто надевал именно такие башмаки в путешествия. Одежда свами цвета охры слегка задела меня, я ясно ощутил не только ее ткань, но и покрытую песком поверхность туфель и пальцы внутри них. Не в силах произнести ни слова от изумления, я поднялся и вопросительно уставился на него.

— Я рад, что ты получил мое телепатическое послание, — голос учителя был спокоен и почти естествен. — А сейчас я закончил дела в Калькутте и буду в Серампуре десятичасовым поездом. — Поскольку я все еще безмолвно глазел на Шри Юктешвара, он продолжал: — Это не призрак, а мое тело из плоти и крови. Я получил божественное разрешение показать тебе этот опыт, редко достижимый в земных условиях. Будь на вокзале, вы с Дидженом увидите меня идущего к вам и одетого, как теперь. Впереди будет один попутчик — маленький мальчик с серебряным кувшином.

Гуру положил обе руки мне на голову, прошептав благословение. Когда он завершил его словами: "Та-бе аши[155] , я услышал специфический грохочущий раскатистый звук[156]. Тело его стало постепенно растворяться в пронизывающем свете. Сначала исчезли ступни ног и ноги целиком, затем торс и голова, подобно свертываемому свитку. До самого конца я чувствовал, как его пальцы легко прикасались к моим волосам. Сияние исчезло, предо мной не осталось ничего, кроме окна с решеткой да струившегося бледным ручьем солнечного света.

Почти оцепенев от смятения, я спрашивал себя, не было ли это галлюцинацией. Удрученный Диджен скоро вошел в комнату.

— Учителя не было ни с девятичасовым поездом, ни со следующим, в девять тридцать, — сказал он слегка извиняющимся голосом.

— Тогда пошли, я знаю, что он обязательно будет в десять. — Я взял Диджен а за руку и, не внимая его протестам, насильно поволок его за собой. Минут через десять мы вошли на станцию, где поезд уже пыхтел у платформы.

— Весь поезд наполнен светом ауры учителя, он там! — воскликнул я радостно.

— Ты так думаешь? — ухмыльнулся Диджен.

— Подождем здесь, — сказал я и детально описал ему, как к нам приблизится гуру. Как раз тогда, когда я закончил описание, в поле нашего зрения появился Шри Юктешвар в той же одежде, что и незадолго до этого. Он медленно шагал за маленьким мальчиком, несущим серебряный кувшин.

На мгновение от беспрецедентности полученного опыта по мне прокатилась волна холодного страха. Я чувствовал, как мир материализма, мир XX века, ускользал от меня. Не вернулся ли я к тем древним дням, когда Иисус явился Петру на море?

Когда Шри Юктешвар, современный Христопо-добный йог, приблизился к месту, где молча застыли мы с Дидженом, улыбнувшись моему другу, он сказал:

— Я послал весть и тебе, но ты был не в состоянии уловить ее.

Диджен молчал, подозрительно глядя на меня. Проводив гуру до дома, мы отправились в колледж. Диджен остановился на улице весь охваченный возмущением.

— Так! Учитель послал мне весть! А ты ее утаил! Я требую объяснений!

— Разве я могу помочь, когда твое умственное зеркало вибрирует с такой неугомонностью, что ты не в состоянии заметить послания нашего гуру? — парировал я.

Выражение гнева исчезло с лица Диджена.

— Понимаю, что ты имеешь в виду, — уныло сказал он. — Но объясни мне, пожалуйста, как мог ты знать о мальчике с кувшином?

К тому времени когда я закончил рассказ о феноменальном появлении учителя в пансионе, мы уже приблизились к колледжу.

— То, что я услышал только что о способностях нашего гуру, — сказал Диджен, — вызывает такое ощущение, что любой университет в мире — это всего лишь детский сад[157].

{mospagebreak}

— Отец, я хочу пригласить учителя и четырех друзей поехать на летние каникулы к подножью Гималаев. Можно попросить у тебя шесть билетов на поезд до Кашмира и денег?

Как я и ожидал, отец от души рассмеялся:

— Ты уже в третий раз рассказываешь мне эту сказку. Разве в прошлом и позапрошлом году ты не просил меня о том же? В последний момент твой гуру ехать отказывался.

— Верно, отец. Я не знаю, почему учитель не говорит ничего определенного относительно поездки в Кашмир[158]. Но если ему сказать, что билеты уже приобретены, мне почему-то кажется, что на этот раз он согласится.

Отца это не убедило, однако на следующий день, добродушно посмеиваясь, он дал мне шесть билетов и несколько бумажек по десять рупий.

— Думаю, что твоя теоретическая поездка едва ли нуждается в такой практической поддержке, — заметил он, — но, тем не менее, возьми.

Вечером я продемонстрировал свою добычу Шри Юктешвару. Ответ его был уклончив:

— Я хотел бы поехать, посмотрим, — улыбнулся он моему энтузиазму и ничего не сказал, когда я попросил присоединиться к нам его маленького ученика Какай, прислуживающего по дому. Приглашение получили также трое моих друзей — Раджендра Натх Митра, Джотин Аудди и еще один мальчик. Наш отъезд был назначен на следующий понедельник.

Субботу и воскресенье я провел в Калькутте, где дома проходили брачные церемонии двоюродного брата. Я со своим багажом приехал в Серампур рано утром в понедельник. Раджендра встретил меня у дверей ашрама.

— Учителя нет дома, он отказался от поездки и гуляет.

— Я не хочу в третий раз давать отцу повод для осмеяния моих химерических планов, связанных с Кашмиром. Идем, остальные обязательно поедут, — от огорчения заупрямился я.

Раджендра согласился. Я покинул ашрам, чтобы подыскать слугу, понимая, что Канаи без гуру не поедет и нужен был кто-нибудь для присмотра за багажом. На память пришел Бехари, служивший прежде в нашем доме, а теперь у одного школьного учителя в Серампуре. Быстро шагая, я встретил гуру у христианской церкви, близ здания серампурского суда.

— Куда ты идешь? — На лице Шри Юктешвара не было улыбки.

— Господин, я слышал, что вы и Канаи не едете с нами. Я ищу Бехари. Вы, наверное, помните, что в прошлом году ему так хотелось повидать Кашмир, что он даже предлагал свои услуги бесплатно.

— Помню. Тем не менее я думаю, что он не решится ехать.

— Да он только и ждет такого случая! — вспыхнул я.

Гуру молча пошел дальше, я же вскоре пришел к дому школьного учителя. Во дворе меня встретил Бехари, дружелюбность на его лице тотчас пропала, едва я упомянул про Кашмир. Пробормотав извинения, он оставил меня и вошел в дом своего хозяина. Прождав полчаса и нервно уверяя себя, что Бехари задерживают приготовления к поездке, я наконец постучал в дверь. "Бехари вышел через черный ход с полчаса назад", — с легкой иронией в голосе сообщил какой-то мужчина.

Пытаясь разобраться, было ли мое приглашение слишком назойливым или действительно имело место незримое влияние учителя, с досадой я отправился восвояси. Пройдя мимо христианской церкви, я вновь увидел гуру, идущего навстречу. Не дожидаясь моего сообщения, он сказал:

— Итак, Бехари не захотел ехать! Что ты теперь надумал?

Я вел себя, как упрямый ребенок, твердо решивший не слушаться своего деспотичного отца.

— Я иду просить дядю дать мне своего слугу Лала Дхари.

— Ну, если тебе так хочется взглянуть на своего дядю, пожалуйста, — ответил Шри Юктешвар. Все

его тело сотрясалось от смеха. — Я думаю, ты вряд ли будешь доволен этой встречей.

Встревоженный, но одержимый упрямством, я оставил гуру и вошел в здание суда. Дядя по отцу, Сара-да Гхош, государственный прокурор, встретил меня очень тепло.

— Сегодня мы с несколькими друзьями едем в Кашмир, — сказал я ему. — Я уже много лет жду этой поездки в Гималаи.

— Очень рад за тебя, Мукунда. Могу ли я чем-нибудь помочь твоему путешествию? — Эти добрые слова придали мне смелость.

— Дорогой дядя, можно мне взять с собой вашего слугу Лала Дхари?

Моя простая просьба произвела эффект землетрясения. Дядя так резко вскочил, что стул его перевернулся, бумаги на столе разлетелись в стороны, а его длинный кальян из кокосового ореха с грохотом свалился на пол.

— Ты молодой эгоист, — воскликнул он, кипя от возмущения, — что за нелепая мысль! А кто будет помогать мне, если ты возьмешь на эту увеселительную прогулку моего слугу?

Скрыв удивление, я думал, что внезапная перемена в моем добродушном дяде была еще одной непостижимой загадкой дня, и покинул здание суда несколько живее, чем позволяло достоинство.

Во мне росла уверенность, что позиция учителя была продиктована каким-то достойным, хотя и непонятным мотивом. По возвращении в ашрам, где в ожидании собрались друзья, из-за попытки поступить наперекор воле гуру у меня начались угрызения совести.

— Мукунда, не хотел бы ты немного задержаться и побыть со мной? — спросил Шри Юктешвар. — Рад-жендра и другие могут поехать раньше и подождать тебя в Калькутте. У них будет достаточно времени, чтобы попасть на вечерний поезд из Калькутты на Кашмир.

— Господин, мне не хочется ехать без вас, — сказал я мрачно.

Мои друзья не обратили на это замечание никакого внимания. Они вызвали экипаж и отбыли со всем багажом. Канаи и я тихо сидели у ног нашего гуру. Через полчаса полного молчания учитель поднялся и направился к балкону второго этажа. '

— Канаи, подай, пожалуйста, еду для Мукунды. Его поезд скоро отбывает от вокзала.

Встав с шерстяного одеяла, на котором сидел, я пошатнулся от внезапной тошноты и жуткого ощущения клокотания в желудке. Острая боль была настолько сильна, что я почувствовал, будто меня вдруг швырнули в какой-то ужасный ад. Скорчившись, пораженный всеми симптомами страшной азиатской холеры, как слепой, на ощупь, я искал гуру- Шри Юктешвар и Канаи перенесли меня в гостиную.

— Учитель, я вручаю вам свою жизнь! — изнуренный невыносимой болью, вскричал я, будучи уверен, что она поистине почти выплеснулась из берегов тела.

Шри Юктешвар положил мою голову к себе на колени, с ангельской нежностью поглаживая лоб.

— Теперь видишь, что бы случилось, если бы ты со своими друзьями оказался на вокзале, — сказал он наконец. — Поскольку ты предпочел усомниться в моем решении по поводу поездки именно в это время, я был вынужден позаботиться о тебе столь странным образом.

Я наконец понял. Поскольку великие учителя редко считают нужным проявлять свои силы открыто, случайному наблюдателю событий этого дня их последовательность показалась бы вполне естественной. Вмешательство гуру было слишком искусно, чтобы его заподозрить. Он действовал своей волей через Бехари, дядю Сараду, Раджендру и других таким не вызывающим подозрений образом, что, вероятно, любой, кроме меня, подумал, что описанные ситуации в логическом отношении были нормальны.

Поскольку Шри Юктешвар никогда не пренебрегал своим общественным долгом, он поручил Канаи сходить к врачу и известить моего дядю.

— Учитель, — запротестовал я слабым голосом, — только вы можете исцелить меня, кроме того, для любого доктора я уже безнадежен.

— Дитя мое, ты храним Божьей милостью. О докторе не беспокойся, он не застанет тебя в этом состоянии, ты уже исцелен.

С этими словами гуру мучительная боль оставила меня. Я слабо приподнялся. Скоро пришел доктор и тщательно обследовал меня.

— Ты выглядишь так, будто перенес самое худшее, что только возможно, — сказал он. — Я возьму с собой несколько проб для лабораторных исследований.

Следующим утром он поспешно явился. Я сидел в хорошем настроении.

— Ну и ну, вот ты улыбаешься и разговариваешь, словно и не сталкивался со смертью. — Он мягко похлопал меня по руке. — Честно говоря, после того как по анализам была установлена азиатская холера, я и не надеялся застать тебя в живых. Молодой человек, уверен, ты счастливчик, имея такого гуру с божественными целительными силами!

Я от души согласился. Когда доктор собирался уходить, в дверях появились Раджендра и Аудди, возмущение на их лицах сменилось состраданием, когда они взглянули на доктора, а затем на меня, имевшего довольно-таки измученный вид.

— Мы так рассердились, когда ты не приехал с калькуттским поездом, как условились. Ты заболел?

— Да. — Я не мог удержаться от смеха, когда мои друзья поставили багаж в тот же угол, который он занимал вчера.

"Отплыл корабль в Испанию когда-то, не успев прибыть туда, вернулся он обратно!" — перефразировал я один стих.

В комнату вошел учитель. Как выздоравливающий, я позволил вольность и нежно взял его за руку.

— Гуруджи, — сказал я, — с двенадцати лет было сделано много неудачных попыток добраться до Гималаев. Наконец я убедился, что без вашего благословения богиня Парвати[159] меня не примет!